Покорение в IX в. до н. э. лаконскими дорийцами центральных областей Пелопоннеса повело к созданию своеобразных форм рабовладельческих отношений между ними и местным населением. В Спарте потомки последнего, являясь государственной собственностью, были объектом всесторонней эксплуатации со стороны господствующих победителей, населявших прежде всего город Спарту, и заинтересованных в первую очередь в правильном снабжении продуктами сельскохозяйственного труда своей военной общины. Весь общественный и государственный уклад Спарты являлся следствием из того основного факта, что эта военная община была лагерем, находящимся в состоянии непрерывной боевой готовности среди масс эксплуатируемого земледельческого населения, живущего на относительно обширной территории. В частности, непрерывная военная подготовка с молодых лет, в условиях которой жило прежде всего мужское население Спарты, ставила в зависимость от государства каждую отдельную спартанскую семью и вела к развитию своеобразной системы государственных трапез, что не только не мешало, однако, тому, что в Спарте классической поры быстро прогрессировало общественное неравенство среди юридически равноправных масс господствующих групп населения, но в не¬которых отношениях и содействовало этому, поскольку отказ от этих трапез («сисситий») влек за собой вполне реальные и притом печальные последствия. «Участвовать в сисситиях людям очень бедным не легко, между тем, по традиции, участие в них служит показателем принадлежности к сословию граждан, так как гот, кто не в состоянии делать взносов в сисситии, не пользуется правами гражданства», — говорит по этому поводу Аристотель (1).
Воспитательная система
Задача спартанского аристократического воспитания – подготовить сочлена классовой военной общины. «Мы утверждаем, что законодатель (в Лакедемоне) ввел сисситии и гимнасии ради военных целей», – замечает Платон (2), и то же повторяет Аристотель: «В Лакедемоне почти все воспитание граждан и почти вся законодательная система имеют в виду военные цели» (3).
Примечания
1 Аристотель, Политика II, 6, 1, перев. С. А. Жебелева, 1911. Дальнейшие цитаты по этому изданию.
2 Платон, Законы, I, 633, перев. А. Егунова.
3 Аристотель, Политика, VII, 25.
Семейное воспитание (до 7 лет)
Контроль государства над воспитанием начинался с первых дней жизни. Новорожденные осматривались в особом месте – «лесхе» – старшими членами филы, и только здоровые дети передавались обратно на руки отцу. Судьба болезненных не вполне ясна. Соответствующее сообщение Плутарха (о том, что таких детей кидали в Тайгетскую пропасть) не вполне достоверно. Во всяком случае, болезненные дети росли вне замкнутой спартанской общины. Здоровые дети до 7 лет оставлялись в семье. Плутарх отмечает достоинства спартанских кормилиц. Они «не целовали детей, давали полную свободу их членам и всему вообще телу, приучали их не есть много, не быть разборчивыми в пище, не бояться в темноте или не пугаться, оставшись одним, не капризничать пли плакать. На этом основании даже иностранцы выписывали для своих детей спартанских кормилиц»(1).
Примечания
1 Плутарх, Сравнительные жизнеописания, «Ликург», 144, изд. Суворина, СПБ 1892, перев. Алексеева. Дальнейшие цитаты по этому изданию. Безусловно правым следует признать Видмана, признающего, что в большинстве случаев, когда речь идет о спартанских кормилицах, в различных странах, разумеются не женщины из Спарты, а крестьянки из Лаконии.
Организация государственного воспитания
В семилетнем возрасте детей отбирали от родителей и расселяли по особым детским государственным общежитиям.
Наиболее полное описание системы государственного воспитания в Спарте мы находим в жизнеописании Ликурга у Плутарха, а также у Ксенофонта в его «Лакедемонском государстве». Отделъные, иногда важные, замечания рассеяны у Платона («Законы» и др.), Павсания («Описание Эллады») и др. Эта система стала в последнее время предметом особенного внимания ряда исследователей.
Обстоятельную сводку их выводов дает работа В. Кнаута, очень далекая от требований марксистской методологии, но которая, однако, сообщает некоторые (впрочем, спорные) данные из области изучения истории воспитания господствующих групп населения Спарты, поскольку в ней эта история сопоставляется с выводами этнографии в области исследования воспитательных путей у народов, стоящих на низших ступенях культуры.
Установление такой связи приводит Кнаута к новому ряду соображений о генезисе спартанской воспитательной системы, которую он рассматривает, между прочим, как совокупность отголосков очень далекого прошлого, находящихся в зависимости от приемов «воспитательной работы», проводимой в условиях примитивной культуры кочевых орд.
Эти приемы доряне сохранили в дальнейшем своем историческом бытии с теми изменениями, которые вызывались потребностями хозяйственной и государственной эволюции.
Одну из существенных особенностей примитивных государственно-общественных организаций Кнаут находит в так называемой «геронтократии» (от γεπον — старец), в условиях которой власть в общине принадлежит старейшим в роде, причем эта власть покоится на общем строгом разграничении прав и обязанностей каждого возраста в отдельности. Но именно подобного рода деление приходится наблюдать в Спарте, где мужское население распадалось на три основные группы: «несовершеннолетних» (до 30 лет), «мужей» (от 30 до 60 лет) и «старцев» (от 60 лет)– причем первые, хотя и составляли (наряду с «мужами») спартанскую армию, однако не имели политических прав, вторые — обладали правом принимать участие в народном собрании, лишенном, однако, законодательной инициативы, и только последние могли входить в состав всевластной герусии, направлявшей — наряду с эфорами — государственный корабль по тем или иным путям.
Такому строгому разграничению возрастов в господствующем классе соответствовало возрастное деление мужской молодежи в условиях государственного воспитания.
В общем этот период государственного воспитания охватывал время от семи до тридцати лет, распадаясь в свою очередь на три «отрезка времени» — от семи до пятнадцати лет, от пятнадцати до двадцати и от двадцати до тридцати лет.
Таким образом, первый этап воспитания продолжался семь лет. В его границах мальчик первого года обучения назывался ρωβιδας, второго – προμικζομενος, третьего – μιηζομενος, четвертого, – προπαις, пятого – παις, шестого и седьмого μελλειρην. Мальчики, принадлежащие к каждому из этих «возрастов», в свою очередь распадались на небольшие отряды, «агелы». Уклад жизни в этих отрядах был в полной мере построен по военному образцу, как о том очень ярко повествует Плутарх: «Они жили ели вместе и приучались играть и проводить время друг с другом... Чтению и письму они учились, но по необходимости, остальное же их воспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и науку побеждать. С летами их воспитание становилось суровее – им наголо стригли волосы, приучали ходить босыми и играть вместе, обыкновенно без одежды. На тринадцатом году они снимали с себя рубашку и получали на год по одному плащу. Их кожа была загорелой и грубой. Они не брали теплых ванн и никогда не мазались, только несколько дней в году позволялась им эта роскошь. Спали они вместе по «илам», отделениям, и «агелам» на постелях, сделанных из тростника, который собирали на берегах Еврота, причем срывали его руками без помощи ножа»
Этот своеобразный привилегированный «кадетский корпус» стоял в прямой зависимости от центральной власти государства: для руководства им герусия выделяла специальное должностное лицо, одного из своих сочленов – «пайдонима», которому в помощь назначалось пять сотрудников (так называемых βιδυιοι).
В то же время, однако, вопросы воспитания подрастающей молодежи рассматривались как общее дело всего господствующего класса – в лице представителей его старшего поколения: «Старики... ходили в их школы для гимнастических упражнений, смотрели, если они [дети и подростки] дрались или смеялись один над другим, причем делали это не мимоходом, все они считали себя отцами, учителями и наставниками молодых людей, так что провинившийся молодой человек не мог нигде ни на минуту укрыться от выговора или наказания» (Плутарх)(1). Подобного рода вмешательство старших в воспитательную работу с детьми и подростками являлось для первых не только правом, но и общею обязанностью, и находилось в связи с требованием, обращенным к ним – быть в полной мере знакомыми с условиями и правилами воспитательной практики подрастающей молодежи, что, конечно, облегчалось тем, что все представители этого старшего поколения прошли в свое время тождественный путь воспитания. Важною формой «общественного контроля» над тем, что происходило при такой воспитательной работе, являлись ежегодные публичные испытания, проводимые на началах соревнования, так называемые «агоны», нашедшие свое полное выражение в другом греческом государстве – Афинах, о чем будет речь далее. Тем, что указанные выше пять помощников пайдонима рассматривались в первую очередь как руководители «агонов», подчеркивалось особое значение последних.
Первый период государственного воспитания (от 7 до 14 лет) заканчивался подобным же «агоном», проводимым, однако, по усложненной программе, отдельные пункты которой особенно привлекали внимание как уже древних наблюдателей, так и новых исследователей. Дело в том, что именно в это время, наряду с обычными для агонов мусическими и гимнастическими состязаниями, все подростки данного возраста подвергались публичному сечению у алтаря Артемиды Ортии, причем это сечение являлось также своеобразною формой состязаний в терпенье и выносливости.
Некоторые указания на обычаи, связанные с этим обрядом, дают греческие писатели II века н. э. Лукиан и Павсаний.
Лукиан сообщает: «...не смейся, если увидишь, как спартанских юношей бичуют перед алтарями и они обливаются кровью, а матери и отцы стоят здесь же и не жалеют их, а угрожают им, если они не выдержат ударов, и умоляют их дольше терпеть боль и сохранять самообладание. Многие умерли в этом состязании, не желая при жизни сдаться на глазах у своих домашних или показать, что они ослабели, – ты увидишь статуи, поставленные в их честь на средства государства. Итак, когда ты увидишь все это, не думай, что юноши безумствуют, и не говори, что они терпят мучения без всякой надобности, по повелению тирана или под давлением врагов... Ты поймешь, я думаю, и сам, что, попав в плен, такой юноша не выдаст тайн отечества, даже если враги будут его мучить, и с насмешкой будет переносить удары бича, состязаясь с бьющим его, кто из них первый устанет...» (2).
Павсаний в своем «Описании Эллады» вспоминает местность в Спарте, носящую название Лимнея и посвященную Артемиде Ортии, а самый обряд сечения изображает как замену старых человеческих жертвоприношений, прекратившихся по законам Ликурга: «При этом бичевании присутствует жрица и держит статую, которая, надо заметить, маленькая и легкая: и если бичующие эфеба, жалея его красоту и знатность, бьют слегка, то статуя оказывается для жрицы тяжелой, так что ее невозможно удержать, и жрица говорит, что бичующие виноваты и что из-за них ей тяжело»(3).
В названном выше исследовании Кнаут, изучая данный вопрос, исходит из только что приведенного свидетельства Павсания и находит его совершенно недостаточным для объяснения обычая ежегодного сечения мальчиков определенного возраста в Спарте.
В самом деле, объяснение Павсания не разъясняет двух вопросов: почему сечению подвергались подростки данного возраста и почему это сечение распространялось на каждого из них. Анализируя эту проблему, Кнаут приходит к выводу, что в данном случае обычай сечения может быть истолкован как стремление установить связь между подвергаемыми сечению и божеством дерева (орудие сечения), для того чтобы передать от последнего первому живую силу плодородия и роста. С этой точки зрения, по мнению Кнаута, понятны и общий характер обычая и применение сечения именно к данному возрасту, поскольку он соответствует наступлению периода половой зрелости. Эту свою точку зрения Кнаут подтверждает ссылками на то, что сама Артемида являлась покровительницею роста, плодородия, а в то же время – и молодежи, женственности, свадеб и разрешения от бремени, в связи с чем и было признано в Аттике, что девушки пребывают под ее особым наблюдением. Одновременно, по мысли Кнаута, его выводы подтверждаются также обычаями народов, находящихся на первых ступенях культуры (например бетиитанов в Южной Африке и т. д.), среди которых данный обряд имеет нередко именно указанное значение.
Впрочем, выдвигая такое объяснение обычая сечения, сам Кнаут оговаривается, что данный вопрос не может быть в настоящее время разрешен до конца ввиду крайней скудости наших источников по отношению к Спарте, а также ввиду того, что этому же обычаю может быть дано параллельное объяснение как проявлению своеобразной «садистической эротики», чему ряд аналогичных примеров Кнаут находит снова в условиях жизни и обычаев народов, стоящих на первых ступенях культурного развития.
Описанною совокупностью обрядов, которые нередко оканчивались смертью отдельных юношей, завершался первый период воспитания мужской молодежи, и она вступала в так называемый «испытательный год» своей военной подготовки, протекавшей, таким образом, на четырнадцатом году жизни. Начиная с этого года, подростки получали право ношения оружия, которым они впервые наделялись во время торжественной процессии, завершающей описанный выше праздник в честь Артемиды Ортии.
Год испытания протекал для молодежи главным образом вне Спарты. В то время из подростков образовывали особые отряды, рассылаемые по всей стране и долженствующие нести полицейскую и военную службу – главным образом по поддержанию покорности среди многочисленного, бесправного илотского населения. Это море угнетенных готово было ежечасно выступить из берегов. Как известно, так называемые Мессенские войны, закончившиеся разгромом дорянами коренного населения и превращением его в илотов, продолжались три столетия (VIII–V вв.). Что силы илотов не были окончательно сломлены в этой борьбе, доказывает их грозное восстание в середине V в., тянувшееся десять лет. Только афинская помощь дала в данном случае окончательную победу в руки спартанцам.
В свете этих исторических фактов можно понять любопытный обычай ежегодного объявления спартанским правительством «войны» илотам, с проведением которой в жизнь связывалась так называемая «криптия» (κρυπτεια), т. е. право входящей в указанные выше военные отряды молодежи – убивать любого из илотов, кажущегося подозрительным, без соблюдения каких-либо правовых формальностей, но непосредственно в порядке применения террора, в условиях ночных походов, совершаемых этими отрядами в Лаконии и Мессении.
Именно эти криптии и вызывали к себе вполне благожелательное отношение со стороны тех представителей афинской аристократии IVв., которые стремились укрепить свое пошатнувшееся на родине положение союзом с близкими классовыми кругами соседнего государства. Так, у Платона в его «Законах» мы находим яркую картину спартанского воспитания: «...так называемая криптия чудесно воспитывает... выносливость. Сюда относится и хождение зимой босиком, спанье без постели, обслуживание самого себя без помощи слуг, скитание ночью и днем по всей стране» (4).
Анализируя обычаи «испытательного года» Кнаут снова устанавливает ряд аналогий с тождественными обычаями народов первобытной культуры, причем в отдельных случаях эти аналогии действительно приобретают совпадающий характер (на острове Борнео и т. д.).
«Пробный год» завершался после возвращения в Спарту новым публичным «агоном», после чего молодежь зачислялась в состав так называемых «эйренов» (делившихся на две группы: σιδευναι – от 15 до 17 лет и σφαιρες – от 17 до 21 года), – еще не обладавших гражданскими правами (т. е. прежде всего – правом посещения народного собрания), но являвшихся ближайшими помощниками полноправных руководителей воспитательной работы с молодежью.
У Плутарха мы находим ряд указаний на то, к чему сводились права и обязанности эйренов в их «воспитательной работе» и даже описание отдельных приемов такой работы: «Начальником становился тот, кто оказывался понятливее других и более смелым в гимнастических упражнениях. Остальным следовало брать с него пример, исполнять его приказания и беспрекословно подвергаться от него наказаниям, так что школа эта была школой послушания... после обеда эйрен, не выходя из-за стола, приказывал одному из детей петь, другому – задавать какой-нибудь вопрос, на который ответить можно было не сразу, например: какой человек самый лучший? В ответе должна была заключаться и причина, и доказательство, но в краткой, сжатой форме (5). У отвечавшего невнимательно эйрен кусал в наказанье большой палец. Эйрен часто наказывал детей в присутствии стариков и властей, чтобы они могли видеть, за дело ли и правильно ли он наказывает их. Во время наказания ему не мешали, но когда дети расходились, с него взыскивали, если он наказывал строже, чем следует, или, если, напротив, поступал чересчур мягко и снисходительно... Детей приучали, кроме того, выражаться колко, но в изящной форме...
На хоровое пение обращалось столько же внимания, как и на точность и ясность речи. В самих спартанских песнях было что-то воспламенявшее мужество, возбуждавшее энтузиазм и призывавшее на подвиги...»
В связи именно с этими данными, обрисовывающими основные моменты спартанского воспитания, Плутарх вспоминает также любопытный спартанский «воспитательный прием», согласно которому дети были обязаны доставать продовольствие для своего стола путем хищения в окружающих садах и огородах: «Одни отправлялись... в сады, другие прокрадывались в сисситии, стараясь выказать вполне свою хитрость и осторожность... Попадавшегося без пощады били плетью как плохого, неловкого вора. Если представлялся случай, они крали кушанья, причем учились нападать на спавших и на плохих сторожей... кого ловили в воровстве, того били и заставляли голодать...»
Вполне возможно, что некоторые подробности этих свидетельств Плутарха следует отнести к тому анекдотическому материалу, которого так много в его «Сравнительных Жизнеописаниях», однако в основном воспитательный путь будущего полноправного члена спартанской воспитательной общины выступает отчетливо: от начала жизни до восьми лет – пребывание в семье и от восьми до двадцати лет (включительно) – долгий путь государственной выучки и тренировки, который в свою очередь делился на три основных периода (от восьми до четырнадцати лет, «испытательный год» и от пятнадцати до двадцати одного года).
Период жизни от двадцати одного года до тридцати лет являлся переходным временем на пути к полному получению прав члена спартанской государственной общины.
Получая в это время формально гражданские права, молодежь обычно, следуя дедовским обычаям, не могла приложить их к практической жизни. Припомним указания Плутарха: «Кому не было еще тридцати лет, те вовсе не ходили на рынок», и т. д.
Таким образом, хотя молодой человек этого возраста уже имел, как кажется, право жить семейной жизнью и характер его занятий приближался к окружающей военно-лагерной жизни общины, однако только тридцатилетний спартиат становился ομοιος, т. е. полноправным гражданином.
Что касается воспитания спартанских девушек, то это воспитание мало чем отличалось от воспитания юношей. Такая система женского воспитания вызывала восхищение у представителей афинской аристократии эпохи Сократа и Платона. Отголоски этого восхищения мы находим у Ксенофонта в его «Лакедемонском Государстве», где он противопоставляет традиции женского воспитания в Спарте, относя их установление к полумифической личности спартанского законодателя Ликурга, – обычаям других греческих государств в этом отношении:
«Люди думают, что хорошо воспитывают своих дочерей, будущих матерей, когда дают им как можно меньше хлеба и еще меньше приправ к хлебу; от вина или вовсе удерживают, или дают, разбавив его водой, ? вроде того, как ремесленники обыкновенно сидят за своей работой, так точно все эллины требуют, чтобы их дочери сидели дома и пряли шерсть.
Как же после этого желать, чтобы дитя от воспитанной таким образом женщины обещало что-либо особенное?
Между тем Ликург, исходя из той мысли, что удовлетворительное платье могут приготовить и рабыни, а для свободных важнее всего дети, – прежде всего постановил, чтобы женский пол занимался развитием тела ничуть не менее мужского. Поэтому он учредил для женщин такие же, как и для мужчин, состязания в беге и в крепости мышц, именно основываясь на том, что от здоровых и сильных супругов и дети будут сильные и здоровые» (6).
Эту общую картину, даваемую Ксенофонтом, можно пополнить данными, сообщаемыми Плутархом:
«Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы их будущие дети были крепки телом... Действующие уставы запрещали им баловать себя, сидеть дома и вести изнеженный образ жизни. Они, как и мальчики, должны были являться во время торжественных процессий без платья и плясать и петь на некоторых праздниках в присутствии и на виду молодых людей. Они имели право смеяться над кем угодно, ловко пользуясь его ошибкой, с другой стороны — прославлять в песнях тех, кто того заслуживал, и возбуждать в молодежи горячее соревнование и честолюбие».
Подобная воспитательная система очень мало походила на то, что мы далее увидим в Афинах, и должна была содействовать созданию своеобразного типа спартанской женщины (7).
Последнему также содействовала свобода нравов, которая господствовала в Спарте, и значение которой в данном отношении особенно подчеркивает Энгельс, приводя ряд ярких примеров этой свободы.
Следствием последней было то, что, как формулирует Энгельс, «действительное нарушение супружеской верности, неверность жен за спиною мужа» были неслыханны в Спарте (8).
В свете этого высказывания представляется требующим значительных оговорок даже по отношению к IV в. свидетельство Аристотеля, согласно утверждению которого «женщины в Лакедемоне в полном смысле слова ведут своевольный и изнеженный образ жизни... Так как отвага женщин в повседневной жизни ни в чем пользы не приносит (храбрость их нужна разве только на поле брани), то лакедемонские женщины принесли очень много вреда и во время войны, что проявилось особенно ясно при вторжении фиван цев; пользы тут, как и в других государствах, женщины не принесли никакой, а нашумели больше, чем враги» (9).
Если такова была спартанская государственная воспитательная система в ее основных чертах, то возникает вопрос, каковы были результаты ее воздействия на общий культурный уровень господствующего населения Спарты.
Мы уже видели, что военная подготовка и физическая тренировка лежали в основе занятий спартанской молодежи. Даже искусство читать и писать не входило в официальную программу, и ему обучались как-то «между прочим».
Таким образом, в лучшем случае молодежь знакомилась с отрывками поэм Гомера.
Крайнюю недостаточность воспитательной работы в этом направлении только отчасти восполняли те публичные хоровые выступления, в которых самое активное участие принимала и молодежь и которые обстоятельно описывает Плутарх.
«В праздники было три хора разных возрастов. Хор стариков начинал и пел:
Когда-то были мы и молоды и храбры.
Им отвечал хор мужчин средних лет:
Теперь мы таковы. Попробуй! коли хочешь.
Третий хор, детский, пел:
А мы со временем храбрее всех вас будем.
Как видно, главным содержанием песнопений являлись патриотические мотивы. Нередко эти песнопения сопровождались танцами или примерными сражениями. Во время подлинного боя «спартанцы шли на неприятеля под звуки флейт мерным шагом».
Такой характер воспитания заставил Терпандра(10) сказать о Спарте следующее:
«Там живет мужественная молодежь, там раздаются звуки музыки».
То же говорит и поэт V в. до ;н. э. Пиндар:
Там советники старцы,
Молодежь там отличается храбростью,
Там водят хороводы и поют песни,
Там царствует веселье.
При этом главным руководящим мотивом при занятиях музыкой являлось убеждение, выраженное в одном из фрагментов поэта VII в. до н. э. Алкмена: «хорошая игра на кифаре действует на душу сильнее, чем удар меча» (11).
Однако спартанское воспитание не давало никаких положительных знаний. Это обстоятельство имело самые печальные последствия для культурного уровня Спарты. В историю греческой философии, литературы и искусства Спарта не внесла ничего или почти ничего.
Спартанская письменность сводится к небольшим отрывкам, а знаменитая «гимнастика ума» при помощи «лаконических» ответов, на которой так настаивает Плутарх, может быть, более всего для того, чтобы вставить в текст ряд забавных анекдотов, далеко не заполняет зияющей пустоты умственного воспитания. Поэтому звучит невольной иронией утверждение Плутарха, что Спарта была «целым городом философов». Аристотель гораздо ближе к истине, когда говорит: «Вся система лакедемонского законодательства рассчитана только на часть добродетели, именно – на относящуюся к войне добродетель, так как эта последняя оказывается полезною для приобретения господства. Поэтому-то, лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое стояло бы в их глазах важнее военного дела» (12).
Одновременно с этим, может быть, ни в одном из греческих государств не выявилось на практике так ярко пренебрежение к физическому труду, которое было общегреческим аристократическим предрассудком, как в Спарте (13). Этот предрассудок нашел свое обоснование в построениях греческих социологов-аристократов. Речь об этих построениях будет в иной связи.
Но если подобное пренебрежение не вело за собой падения художественной промышленности в других греческих государствах и, наоборот, мирно уживалось с расцветом искусства, то в Спарте оно повело к творческому бесплодию. Чересчур уже тягостен был гнет государства, чересчур сурова и мелочна правительственная регламентация. Дело доходило до того, что, как свидетельствует Плутарх: «Крыша в каждом доме могла быть сделана только одним топором, двери – одною пилой; пользоваться другими инструментами запрещалось» (14).
Какие же могли быть следствия из этого, а также из того, что в Спарте почти не было крупных общественных сооружений? «Что касается Спарты, – говорит Вёрман (15), – то она была прямо бедна в художественном отношении. Этот суровый по нравам город на берегу Еврота, выступивший соперником Афин в политической жизни и под конец даже одержавший над ними победу, казалось, после Гитиада утратил свое художественное значение. Даже после Пелопоннесской войны, доставившей Спарте на некоторое время политическое господство в Греции, Афины немедленно снова стали во главе художественного движения нового столетия».
Но и Гитиад, архитектор и скульптор, уроженец Спарты, работавший там на рубеже VI и V вв. и создавший храм и статую Афины Халкиойнос, отчасти описанные Павсанием (16), не создал не только школы, подобной соседним – Сикионской или Аргосской, но и хотя бы кратковременного художественного подъема.
Примечания
1 Ср. у Геродота; «Египтяне имеют сходство с эллинами, но из эллинов только с одними лакедемонянами, именно — младшие при встрече со старшими уступают им дорогу, сворачивают, а когда старшие подходят близко, младшие встают с своих мест». Геродот, История в девяти книгах, перев. В. Мищенко ,11, 80, М. 1888. Дальнейшие цитаты из Геродота по этому изданию.
2 Лукиан, Анахарсис, или об упражнении тела, Собр. соч., изд. «Academia» 1935. Дальнейшие цитаты из Лукиана по этому изданию.
3 Павсаний, Описание Эллады, III, 16, 7—11, перев. Г. Янчевецкого, 1887-1889. Дальнейшие цитаты из Павсания – по этому переводу.
4 Платон, Законы, I, 1653.
5 Ср. у Геродота: «Лакедемоняне не любят многословия….», III, 46
6 Ксенофонт, Лакедемонское Государство, I, 3, 4, перев. Янчевецкого.
7 Заслуживает особого упоминания сообщение Павсания («Описание Эллады», III, 8, 1) о том, что в V в. спартанские девушки принимали участие в конских состязаниях в Олимпии. «У Архидама (спартанский царь второй половины V в.), – говорит Павсаний, – была... дочь, Киниска, страстная любительница олимпийских состязаний, первая женщина, содержавшая исключительно для этой цели лошадей, одержавшая на Олимпийских скачках победу. После Киниски и другие женщины, особенно лакедемонянки, получали победы в Олимпии, но Киниска превзошла всех их». Любопытно с этим известием Павсания сопоставить другое, а именно — он сообщает о том, что на Спартанском Акрополе «есть изображение женщины, которую считают Евримонидой, одержавшей победу в Олимпии на колеснице парой запряженных лошадей» (III, 17, 6).
8 Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, 1934, стр. 63.
9 Аристотель, Политика, II, 6, 7. Ср. с этим суждение о спартанских женщинах Аристотеля в «Риторике», гл. V.
10 Терпандр — первый греческий музыкант с историческим именем (VII в. до н. э.).
11 Плутарх, Н. с., стр. 153.
У Лукиана по этому поводу мы читаем («О пляске», 10): «Во всех своих делах спартанцы прибегают к музам, вплоть до того, что даже воюют под звуки флейт, выступая мерно и с музыкой в лад. И в битве первый знак у спартанцев подается флейтой. Потому-то спартанцы и одержали над всеми верх, что музыка и стройная размеренность движений вели их в бой. И доныне можно видеть, что молодежь спартанская обучается пляске не меньше, чем искусству владеть оружием. В самом деле: закончив рукопашную, побив других и сами в свой черед побитые другими, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине и начинает наигрывать, отбивая размер ногой, а юноши друг за другом, но порядку показывают свое искусство, выступая под музыку и принимая всевозможные положения: то воинственные, то, спустя немного, просто плясовые, приятные Дионису и Афродите».
12 Аристотель, Политика, II, 6, 22.
13 Ср. у Геродота: «Лакедемоняне больше всех греков презирали физический труд» (II, 167), и у Плутарха: «Спартанцы глубоко презирали занятие ремеслом» (Там ж е, 157). Несколько ранее (156) Плутарх сообщает, что занятия ремеслами вообще запрещены спартанцам.
14 Плутарх, Н. с., 138.
15 Вёрман, История искусств, т. I, стр. 359.
16 Павсаний, Описание Эллады, III, 17, 2, 3. К этому II, 18,8. Заслуживает внимания, что Павсаний называет также Гитиада поэтом — автором «дорических стихотворений» и, между прочим, гимна в честь Афины.
Вопросы воспитания угнетенных групп населения
Периэки. Итак, военное дело являлось основным занятием спартиатов. Все ремесла и торговля были переданы в руки периэков. Последним в некоторых случаях разрешалось также носить оружие, но все же мирный труд был основой их деятельности.
Однако неполноправное периэкское население не могло создать в Спарте художественных школ, подобных северопелопоннесским. Мы не имеем данных даже говорить о спартанской керамике, искусство которой пышно расцвело в соседнем Коринфе. Нет сомнения, что дети периэков в подавляющем большинстве случаев получали чисто практическое воспитание прежде всего под руководством родителей.
Сословная замкнутость общественных отношений Спарты выражается в наследственности профессий. Мы можем представить замкнутые периэкские роды оружейников (специальность, широко развитая в Спарте), ткачей, гончаров и т. д., передающие от отцов к детям приемы своего ремесла. То же, конечно, следует сказать о периэках-торговцах. Лишенное гражданских прав, периэкское население жадно стремится к укреплению своего экономического положения. В этом отношении особенно любопытно свидетельство Геродота: «Следующая черта принадлежит одинаково лакедемонянам и египтянам: их глашатаи, флейтисты и резники наследуют занятия отцов, так что сын флейтиста становится флейтистом, сын резника – резником и сын глашатая – глашатаем. Посторонние лица не могут при всей звучности голоса устранить членов фамилии глашатаев от их должности, потому что они исполняют свои обязанности по праву наследства. Таковы эти черты» (1).
В заключение не лишне вспомнить одно из свидетельств Афинея (2), на которое ссылается Валлон, придавая ему особое значение (3):
«Те, кого называют у лакедемонян «мофаками», являются людьми свободными, но не лакедемонянами по происхождению. Филарх в 25 книге своей истории говорит о них: «Мофаки получают питание вместе с лакедемонянами. Каждый ребенок гражданина, по его состоянию, соединяется в своей жизни с одним или двумя товарищами, или даже и больше. Мофаки свободны, не будучи спартанской крови, но в воспитании они во всем участвуют вместе с ними. Говорят, что в своих рядах они считали Лисандра, который победил афинян на море и за свою храбрость получил право гражданства».
Это свидетельство Афинея требует соответствующих пояснений. Оно относится к довольно позднему времени и принадлежит писателю, который мог знать о спартанских обычаях только из вторых рук и опираясь на непроверенные источники. (Как известно, Афиней — греческий грамматик первой половины II в. н. э., родом из Египта, проводивший свою работу в Александрии и в Риме.)
Если подобные обычаи и существовали в Спарте, то, во-первых они никогда не могли иметь того обобщающего значения, какое им приписывается, а, во-вторых, нечто подобное могло иметь место не в истории «классической» Спарты, а в позднейшую эпоху ее упадка и разложения.
Илоты. Периэки бесправны, но краски еще более сгущаются, если мы обратимся к той части населения Спарты, которая составляла значительное большинство в стране, а именно — к илотам. Являясь незначительною частью населения, сосредоточенною притом в одном центральном городе, спартиаты могли выжимать все соки из сельского населения только при помощи непрерывного террора. Ужасы этого террора, почти невероятные даже для рабовладельческого государства, с эпическим спокойствием живописуют и Фукидид (4) и Плутарх (5). Не составляя частной «собственности» отдельных лиц, но являясь «собственностью» государства в целом, илоты были лишены какой-либо защиты со стороны последнего. Единственным средством защиты от угнетения для илотов являются массовые восстания. Таких восстаний история Спарты знает целый ряд. Спартанская община угнетателей жила на вулкане народного гнева. «Илоты только и ждали того момента, чтобы, воспользовавшись несчастиями спартиатов, восстать против них», — замечает Аристотель(6). Поколением ранее Платон, подходя к вопросу как собственник и рабовладелец, отмечает даже «невыгоду», «тяжесть» владения илотами: «Это на деле обнаружилось во время неоднократных отпадений их» (7).
Что мы можем сказать о воспитании детей илотов?
Лишенные какого-либо воспитательного, культурного воздействия (илотам, как неоднократно свидетельствуют греческие авторы, запрещалось даже петь песни), видящие с малых лет истощающий труд близких, принужденные сами принимать в нем участие, они росли в атмосфере, насыщенной ненавистью к угнетателям, и эту ненависть разделяли все соседи народа-поработителя. «У спартиатов все соседи были их врагами: и аргосцы, и мессенцы, и аркадяне»(8).
В таких условиях страшные события Пелопоннесской войны, потрясшие весь греческий мир, не могли не затронуть к Спарту, несмотря на ее победу в этой войне.
Одним из последствий этой победы было быстрое возрастание денежного обращения в Спарте и широкая брешь в той изолированности, в которой жила Спарта до данного времени. Возникает крупный спартанский флот, большие денежные богатства притекают в Спарту прежде всего из побежденных Афин. В результате этих обстоятельств принцип «имущественного равенства» среди спартиатов, и раньше не имевший универсального значения, – окончательно рушится, в связи с чем заостряется борьба между отдельными группами внешне «равноправных» и «привилегированных» граждан.
Таким образом, нужен был только внешний толчок для того, чтобы обнаружить внутреннее разложение олигархической Спартанской общины. В начале IV в. неудачная для спартанцев война с беотийцами и служит таким толчком.
После этого упадок Спарты, о котором вполне отчетливо говорит уже Аристотель, становится совершенно очевидным: в эпоху эллинизма это государство не играет уже никакой роли.
Примечания
1 Геродот, История, VI, 60.
2 Афиней, Deipnosophistae, VI, 271, e.
3 А. Валлон, История рабства в античном мире, «Греция», 1936
4 Фукидид, История, IV, 80.
5 Плутарх, Н. С., 162.
6 Аристотель, Политика, 11,6,2.
7 Платон, Законы, 177.
8 Аристотель, Политика, 11,6,3.