Античная педагогика www.hronologia.narod.ru

Под Эллинизмом обычно разумеют совокупность тех социально-политических и культурных отношений, которые сложились в Элладе и преимущественно на Ближнем Востоке в эпоху, последующую за образованием монархии Александра Македонского.

В этом новом мире Греция должна была играть далеко не первую роль в политическом отношении, хотя Афины сумели надолго поддержать свою славу «культурной столицы Эллады».

Эпоха Эллинизма внешне производит блестящее впечатление.

Это – время грандиозных замыслов. Некоторые из них были реализованы.

Художник Динократ предлагает Александру обратить Афонскую гору в его статую с тем, чтобы в одной руке эта статуя держала город с десятью тысячами жителей. Этот проект не казался чудовищным эпохе, соорудившей в Родосе статую Гелиоса вышиной в 105 футов. Города эпохи Эллинизма таковы, что сравнительно с ними Афины V в. могли бы показаться скромною провинцией.

Один из древних писателей замечает по поводу Александрии, что «прогуляться по ее улицам, значит сделать целое путешествие, не выезжая из города».

Но под этою блестящею внешностью крылись неустранимые социальные противоречия.

Та же пышная Александрия жила как бы на вулкане: ее правящей верхушке удавалось сдерживать угнетенные массы только при помощи разных полицейских мероприятий, но нередко ненависть прорывалась, а тогда дело доходило до кровопролитных столкновений.

Как показывает самый термин «Эллинизм», характерным признаком данной эпохи является распространение элементов греческой образованности по странам Ближнего Востока. Но, вступив на почву ей чуждую, а иногда и враждебную, эллинская культура должна была во многом измениться в новых экономических и классовых условиях.

Оживленный товарообмен между дальними городами, возникший в результате образования громадных монархий, требовал продолжительного проживания иностранцев в греческих городах, и это теперь, конечно, допускалось беспрепятственно.

Нет никакого сомнения в том, что множество элементов восточной культуры проникло в это время в Элладу. Это отразилось и на укладе жизни, и в области религиозных представлений, но все же главный поток культурного взаимодействия протекал с Запада на Восток.

В Малой Азии, Сирии, Египте — появляются города не только с греческими названиями, но и организованные в своем внутреннем укладе на эллинский лад. Греческий язык приобретает значение международного языка культуры и интернациональной образованности наподобие средневековой латыни.

Теория и практика просвещения в Афинах эпохи эллинизма

Новые условия жизни эпохи Эллинизма оказали могущественное влияние на общий характер образованности эпохи, в частности – на эволюцию дела воспитания и обучения. Проследив эту эволюцию прежде всего в Афинах, мы, тем самым, наметим основные вехи, типичные для всего эллинского мира, ибо одним из следствий интернационализации эллинской культуры была интернационализация эллинской, по преимуществу афинской, образовательной системы.

Сказанное ранее об обострении классовой борьбы в интересующую нас эпоху в полной мере относится к Афинам.

Если ранее государственные раздачи «державному демосу» не давали возможности многим умирать с голоду, то теперь эти раздачи, в связи о полным прекращением великодержавной политики Афин, должны были исчезнуть.

Для афинской плутократии было очевидно, что укрепить свою власть она сможет, только опираясь на чужеземную помощь; в связи с этим, она выдвинула определенную политическую программу, — введение македонского гарнизона в афинскую крепость Мунихию и установление имущественного ценза. Ей этого и удалось достигнуть еще при жизни Александра. Смерть последнего повела за собой в ряде городов попытки добиться освобождения от македонской зависимости. Эти попытки закончились полным разгромом, после чего македонский гарнизон вновь укрепился в Афинах. За этим последовало массовое выселение голодающей и бесправной бедноты во Фракию.

Приблизительно то же происходило нередко и в других городах Греции.

Рассматривая выше афинскую систему воспитания и обучения, мы установили тот путь, по которому проходил каждый афинянин, имевший возможность получить законченное образование от детской колыбели до времени полной зрелости — конца эфебского периода.

Было указано, что дошкольное воспитание протекало в семейных условиях, что школьный период можно разделить на два частных периода – посещение мусической и гимнастической школ и период пребывания в гимнасие – и что обычным завершением образования является эфебский период – от восемнадцати до двадцати лет.

Присмотримся, какие перемены внесли новые условия жизни эпохи эллинизма в эту прочно установленную веками систему.

Низшее образование. Низшее образование – школы мусическая и гимнастическая – сохранило свои старые формы для первых лет обучения (1).

Попутно, однако, можно отметить постепенный рост значения мусического образования за счет гимнастического (зарождение этого процесса мы установили уже в эпоху Сократа).

Полибий, греческий историк II в. до н. э., в своей знаменитой «Истории» (IV, 20-21) отмечает исключительную важность музыкального образования и даже «ужасные жестокости кинетян», одного из некультурных племен Аркадии, склонен объяснять равнодушием и пренебрежением к этой стороне образования, а за несколько десятков лет перед ним глава школы стоиков, Хрисипп, написал целую книгу, ниспровергающую значение гимнастики, и в данном случае шел по пути многих других.

Такая «переоценка ценностей», конечно, была бы невозможна за сто-двести лет перед тем и находится в полном соответствии с новыми условиями греческой жизни, среди которых важнейшее — потеря греческими полисами своей былой самостоятельности.

При таких условиях заранее были обречены на неудачу отдельные попытки вернуться к старым традициям, к которым, между прочим, относится одна очень поздняя, принадлежащая знаменитому греческому писателю II в. н. э. Лукиану, который в своем «Анахарзисе» защищает те основы, на которых строилось обучение гимнастике в Афинах в классическую эпоху. По существу, это сочинение является не программой ближайшего будущего, но воспоминанием далекого прошлого, которое отодвинуто – автором в эпоху Солона, как показывает самое название его произведения, носящее имя современника Солона.

Рост общественных требований как к начальному, так и к литературному образованию нашел свое выражение в том, что в изучаемую эпоху нам приходится наблюдать разрыв между первым и вторым в виде образования двух школ: школы элементарной (школы грамоты) и школы, где закладывались основы литературных знаний — школы грамматической. Сообразно этому старый учитель мусической школы спускается на уровень учителя грамоты, и рядом с ним появляется учитель грамматической школы, грамматист.

В соответствии с этим, мусическая школа получила сокращенный курс, охватывающий до пяти лет обучения, откуда уже открывался путь в грамматическую школу, курс занятий которой продолжался до трех лет. Из школы последнего типа можно было перейти в гимнасий и далее в эфебию.

Самое название новой школьной ступени — грамматическая школа – связано с выдвижением в это время новой дисциплины, «грамматики».

В ее понятие входила не только наука об языке, но также и изучение литературы.

Квинтилиан дает такое определение грамматики в ее отношении к другим дисциплинам, принятое в его время:

«Эта наука должна быть кратчайшим образом разделена на две части: на правильный способ выражать свои мысли словом и на чтение поэтов; она включает в себя более, чем представляется с первого взгляда. Ибо с искусством говорить соединено и искусство писать, а умение объяснять поэтов предполагает умение хорошо и правильно читать — предметы, требующие осторожного рассмотрения... Но для грамматика недостаточно одного чтения поэтов, ему нужно рассмотреть творения всех родов, не только ради исторических преданий, но и ради слов. Сверх того, грамматик не может быть совершенен, не имея некоторого понятия о музыке; ибо он должен объяснять звуки и меру. Также не зная течения планет, не будет понимать поэтов, которые часто говорят о восходе и закате светил для обозначения времени года. Ему необходимо быть знакомым и с философией, ибо у некоторых поэтов многие мысли связаны с глубоким изучением естественных причин явлений...»

Такое широкое толкование понятия «грамматики» приводит Квинтилиана к «похвале» этой дисциплины, которую, весьма вероятно, имел в виду Ломоносов, воспевая «науки» в одной из своих од:

«Грамматика нужна для юношей и приятна старикам. Она есть любимый спутник в уединении, она из всех родов упражнений, может быть, одна включает в себя больше существенного, чем блестящего» (2).

Из сказанного, конечно, следует, что новая ступень системы образования, грамматическая школа, не ограничивала свою работу исключительно вопросами литературы.

Та тесная связь, какая издавна существовала между различными областями «μουσικη», должна была сохраниться и в ней: с преподаванием литературы, безусловно, соединялось изучение основ музыки в новом значении этого слова или упражнения в пении преподносились в связи с теорией музыки — а, вероятно, также и отдельно элементы математики, ученики обучались рисованию и т. д.

Гимнасии. Важные изменения в экономических и политических отношениях, происшедшие в Афинах эпохи Эллинизма сравнительно с предшествующим временем и нашедшие свое отражение в организации начального образования, – должны были, конечно, повлиять и на афинские гимнасии.

Что касается внешней истории последних, то прежде всего необходимо отметить рост их числа. Наряду со старыми гимнасиями возникают два новых, а именно, в III в. внутри городских стен возводятся Птоломеон (3) и Диогенион.

Первый из них устраивается на средства сына полководца Александра, правителя Египта, Птоломея II Филодельфа, второй – щедротами македонского правителя Афин – Диогена.

Во II в. новые гимнасии занимают уже первенствующее положение сравнительно с другими, более старыми, будучи рассчитанными на исключительно богатый, архиплутократический состав учеников.

Организация гимнасиев на средства иностранцев означала приток последних в Афины. Правда, можно указать на отдельные случаи их пребывания в школах Афин и в предшествующие времена (например, Перикл у Фукидида говорит: «Государство наше мы предоставляем для всех и не высылаем иноземцев, никому не препятствуем ни учиться у нас, ни осматривать наш город» (4), но тогда, конечно, это было лишь исключением, между тем, как теперь обращалось в правило.

Удовлетворяя запросам иноземцев, былая гордая столица пользовалась их благосклонностью и подачками.

Одновременно с такими внешними переменами афинские гимнасии во многом изменили и свой внутренний уклад.

Если старые гимнасии, как о том говорилось выше, и как об этом свидетельствует и самое название их, являлись учреждениями, в которых вопросам физической тренировки отводилось первенствующее место, то в новых условиях они были преобразованы в учебные заведения, ставящие своею задачею прежде всего углубить то теоретическое образование, элементы которого давались в грамматической школе.

Такие перемены отвечали и новым запросам богатых и знатных иностранцев, стремившихся в первую очередь изучить в афинских школах несравненную аттическую литературу, ознакомиться с достижениями тяготевшей к Афинам греческой философии, а также и рядом других специальных дисциплин, получивших особое развитие в изучаемую эпоху.

К числу этих дисциплин в первую очередь следует отнести риторику, науку об ораторском искусстве в ее первоначальном значении.

Получив свое начало в софистических школах, в их эпоху риторика еще не выделилась вполне из родственных областей знания, в частности из области стилистики и грамматики, и только в знаменитой «Риторике» Аристотеля приобрела законченные внешние формы и определенное внутреннее содержание (5).

Через ряд этапов прошла также в греческих условиях и «практика» ораторского искусства — от пламенного красноречия Перикла, нашедшего снова плоть и кровь в «Истории» Фукидида, к искусственному красноречию софистов, к грозным «Филиппикам» Демосфена для того, чтобы превратиться, наконец, в ряд школьных упражнений эпохи Эллинизма, когда упадок общественной жизни уже не вызывал потребности в непосредственном устном слове, но когда живы были еще воспоминания о былых демократических Афинах.

Что же касается других дисциплин, то именно в эту эпоху отчетливо намечается эманация из философии, как из понятия универсального знания, ряда замкнутых областей знания в качестве самостоятельных дисциплин: различных разделов высшей математики — наряду с физикой, логикой, этикой и другими дисциплинами, которые в общей учебной работе данного времени фигурируют, таким образом, то в качестве самостоятельных отраслей знания, то включаются в общее понятие философии.

К этому нужно присоединить, что движение за расширение школьных знаний в области географии и астрономии, получившее свои первые толчки еще в софистическую эпоху, в данное время продолжало развиваться и углубляться сообразно тем новым существенным открытиям, которые были сделаны наукой именно в области этих дисциплин. Конечно, далеко не все перечисленные тут дисциплины углубленно изучались в гимнасиях: изучение их продолжалось и в условиях эфебии и в философских школах. Однако все же программы гимнасиев далеко расширились сравнительно с дософистическою эпохою, сообразно с чем, а также в связи с все большею «плутократизациею» состава учащихся, в них появляются уже школьные пособия в современном смысле этого слова: географические карты, небесные глобусы, библиотеки. Между прочим, последние стоили необычайно дорого. Так, Авл Геллий, римский писатель II в. н. э., один из обучавшихся в афинских школах иностранцев, сообщает, что Платон заплатил за три книги сочинений Филолая десять тысяч динариев, а Аристотель – за три книги Спевзиппа три аттические таланта (6).

При всей сомнительности этих цифр (с чем соглашается и сам Геллий), представляется очевидным, каких громадных денег должно было стоить составление библиотеки.

И вот два афинских народных постановления, составлявшихся около 100 г. до н. э., гласят, что оканчивающие курс занятий в Птоломеоне обязаны дарить книги на пополнение библиотеки своей школы.

Уже этот один факт до некоторой степени освещает классовый состав учащихся в афинских гимнасиях.

Эфебия. Выше мы видели, что Эфебия в V–IV вв. в Афинах являлась государственною организацией чисто военного характера, обязательною для всех имущих полноправных граждан.

Начиная с III в., характер Эфебии существенно изменился, что было следствием тех совершенно новых социальноэкономических условий, в которых очутились Афины после македонского завоевания сравнительно с предшествующим временем.

Во-первых, Афины не нуждались более в самостоятельной армии и не могли ее иметь, как провинциальный завоеванный город чуждого государства — сперва Македонии, потом Рима.

Таким образом, Эфебия должна была утратить свой военный характер. Полная ликвидация былых военных задач Эфебии должна была иметь, между прочим, следствием полную перестройку ее управления. В новых условиях она должна была стать, и действительно стала, под управление не военных, но гражданских властей.

Во-вторых, в условиях упадка интереса к гимнастике и физическому развитию в Элладе, о котором упоминалось выше, вполне излишней стала та совершенная тренировка в этих областях, которые давала старая Эфебия.

Таким образом, становится понятным то нарушение исконного равновесия между «гимнастическим» и «мусическим» образованием, которое до эпохи Эллинизма лежало в основе всех теоретических построений и практических мероприятий греческой педагогики, какое мы находим в новой Эфебии в пользу последнего.

В-третьих, в связи с разложением старой системы софистических школ, дававших подготовку к общественной деятельности в условиях политически независимого государства и ростом в то же время запросов в области высшего образования – новая Эфебия не могла стать в стороне от удовлетворения этих вопросов. И, действительно, мы видим, что Эфебия перестраивается в смысле преобразования в своего рода высшее учебное заведение.

В-четвертых, в условиях широкого притока иностранцев в элинистические Афины и их не только равноправного, а иногда и привилегированного положения, сравнительно с исконным населением — новое высшее учебное заведение, в какое превратилась старая Эфебия, не могло уже закрыть перед ними двери, как то было в старой, чисто военной Эфебии. Мало того. Обеднение имущих классов и стремление использовать приток иностранцев в Афины, как в старый культурный центр, с целью «выкачки» из них, прежде всего, денег, имели следствием быстрый рост числа иностранцев в Эфебии.

Подводя итоги в сравнении старой и новой Эфебии, мы можем констатировать, что нам, по существу, приходится иметь дело с двумя различными учреждениями, хотя и имеющими общее название – настолько цели их организации и характеристика их устройства далеки друг от друга.

Понятно, что такие резкие перемены не могли возникнуть внезапно, и одною из заслуг Жирара и является то, что ему удалось выяснить этапы быстрой эволюции от старой к новой Эфебии.

Жирар прежде всего устанавливает факт обязательности Эфебии, как военной организации, не только для V, но и значительной части IV в. на основе сохранившихся списков 334–333 гг. В то же время надписи 305 г. отчетливо свидетельствуют, что в это время Эфебия уже перестала быть обязательною. Исчезновение принципа обязательности имело место, таким образом, в последнюю четверть IV в.

Отмена обязательности Эфебии была связана, конечно, с упразднением ее военного характера.

Надписи 305 г. показательны еще в одном отношении: это первые по времени надписи, которые свидетельствуют, что Эфебия была сведена с двух лет до одного; в таком положении она осталась и в дальнейшем.

Что касается иностранцев, то впервые чужеземные имена являются в списках афинской Эфебии в начале II в. На 142 афинских имени мы встречаем 12 иностранных. Позже число последних быстро растет. В списках 171–172 гг. н. э. на 80 афинян приходится 155 иностранцев 1.

В сообщенных выше данных уже указаны основные черты, характеризующие новую афинскую Эфебию, сравнительно со старою. Представляется необходимым пополнить и уточнить эти данные. Прежде всего, превращение Эфебии в своеобразное высшее одногодичное учебное заведение и уничтожение старого чисто военного характера Эфебии должно было существенно повлиять на условия подготовки ко вступлению в Эфебию. Если раньше для зачисления в Эфебию по самому характеру ее организации не требовалось никаких специальных теоретических знаний, и была достаточною только физическая тренировка, то теперь такие знания стали совершенно необходимыми.

Выше мы видели, что в Афинах III в. существовали пять гимнасиев: из них три старых и два новых – Птоломеон и Диогенион. Наиболее плутократическим характером отличался Диогенион. Показательным для оценки классового построения Эфебии является то, что именно Диогенион и являлся тем гимнасием, где, по преимуществу, сосредоточивалась подготовка эфебов, о чем мы имеем целый ряд отчетливых современных свидетельств. Из этих свидетельств следует также, что переход из Диогениона в Эфебию был связан со сдачею соответствующего испытания под контролем государства. Впрочем, некоторые будущие эфебы избрали иной путь подготовки к Эфебии. Анализируя две очень любопытные надписи I в. до н. э., некоторых следует, что несколько молодых людей пятнадцатилетнего возраста посвятили музам статую или бюст одного из своих учителей, в благодарность за успешную работу с ними, Жирар, – вслед за своим предшественником по изучению данного вопроса, Фукастом – приходит к выводу, что эти надписи свидетельствуют (наряду с прочими данными) о существовании в то время в Афинах и Пирее частных грамматических школ, ставящих своею задачею непосредственную подготовку к Эфебии.

Круг теоретических занятий в самой Эфебии мы можем представить себе достаточно широким и разнообразным. При этом, конечно, прежде всего расширялось и углублялось то общее знакомство с «грамматикой», «риторикой», «философией» и рядом связанных с последней дисциплин: математикой, физикой, логикой, этикой и др., которое давалось эллинистическими гимнасиями. Наиболее заинтересованные в пополнении своего образования эфебы могли заниматься в тех афинских философских школах, о которых далее будет речь. Таким образом, имея самостоятельную программу занятий, некоторые эфебы, с одной стороны, не порывали связи с тем или иным гимнасием, посещая там занятия по своему выбору, а о другой стороны, устанавливали уже сношения с одною из четырех афинских философских школ, куда они вступали полноправно по окончании Эфебии. Между прочим, на тесную связь, существовавшую между гимнасиями и эфебией, указывает также то обстоятельство, что эфебы имели свою библиотеку, помещавшуюся в Птоломеоне (7).

Наряду с теоретическими занятиями, эфебы, следуя старым традициям, вели также занятия в области гимнастики, военных упражнений и техники военного искусства. Но объем этих занятий сравнительно с теоретическими занятиями падал с каждым годом. Участие эфебов в городских играх и религиозных церемониях, эскортирование послов и первых сановников государства, конечно, сохранились и в это время, овеянные романтическими воспоминаниями о далеком прошлом, которому никогда не было суждено повториться.

Новый круг занятий в Эфебии, естественно, повлек за собой и новую систему управления ею, на что уже указывалось выше.

Стратеги и другие военные власти уже не вмешиваются непосредственно в жизнь Эфебии.

На их место выдвигается новое должностное лицо – «космет», на которого и возлагается общее руководство Эфебией.

Космет выбирался на один год народным собранием и подвергался докимасии до вступления в должность. Его обязанности по управлению Эфебией расценивались очень высоко, и он обычно рассматривался как кандидат на должность стратега или архонта. При окончании им его обязанностей ареопаг обычно удостаивал его почетного отзыва, а корпорация эфебов воздвигала в его честь статую. Власть космета не имела точно установленных границ: он руководил Эфебией, но зато и нес ответственность за все, связанное с нею. Нередко, впрочем, он мог действовать, опираясь на декреты ареопага или народного собрания, в которых ему прямо предписывалось предпринять то или другое. Однако часть его обязанностей была такого порядка, что ее вообще представляется затруднительным определить в юридических и административных терминах: так, на его обязанности лежало поддерживать уважение в эфебах к общественным делам, укреплять их патриотизм и т. д., что и дало повод Дюмонту сказать про него, что «Il represente dans le college l'esprit meme de la republique».

Наряду о косметом сохранили некоторое значение по управлению Эфебией и софронисты, а также и кое-какие иные государственные власти.

Интересно в то же время отметить, что эфебы были объединены в особые самоуправляющиеся единицы. Это самоуправление мы можем рассматривать как первый пример такого рода организаций в истории педагогики.

Судя по некоторым намекам Платона, подобные организации, вероятно, в упрощенной форме, существовали и в его время. Позже они приняли устойчивую и развитую форму. Крайне характерно, что эта форма скопирована с соответствующих государственных афинских установлений, т. е. за несколько веков до н. э. было реализовано то, что в широких, даже педагогических, кругах считается школьным достижением нашего времени и историю чего многие историки педагогики (например, см. Ферстер, Школа и характер, русск. перев., 1913, стр. 238) начинают лишь с опытов Троцендорфа, т. е. с XVI в.

В Афинах это эфебское самоуправление усвоило себе даже обычную терминологию государственных учреждений. В его практике мы встречаем термины — «архонт», «номос», «агора», (псефизма» и т. д.

Из всего сказанного ранее относительно изменений, внесенных эллинистическою эпохой в практику афинской школы, следует, что та суровая дисциплина, которая господствовала на разных ступенях афинской школы в предшествующую эпоху и которая, как уже о том говорилось, нашла свое яркое выражение у Аристофана, должна была значительно смягчиться, однако это вовсе не означало полную отмену палочной дисциплины.

Еще Менандр выдвигает «тезис»: «Кого не будут бить, тот останется невоспитанным».

Около этого же времени (III в. до н. э.) один из киников, Фелес, относительно которого, впрочем, Барт утверждает, что он «стремится все, по возможности, изобразить мрачными красками», так подытоживает «образовательный путь» греческого юноши:

«Как только ребенку удается ускользнуть из рук кормилицы, им овладевают педагог, педотриб, учителя грамоты, музыки и рисования. Впоследствии к этому присоединяются еще учителя счета, землемерия и верховой езды. Уже с раннего утра ему приходится быть на ногах и никогда у него нет свободного часа.

Едва он становится эфебом – ему снова приходится трепетать, на этот раз перед косметом, педотрибом, учителем фехтования, гимнасиархом. Все они следят за его поведением, не оставляют его без внимания, муштруют его. Когда же он перерастет возраст эфеба и становится старше 20 лет, страх остается при нем, и он трепещет перед... стратегом. Посылают ли его куда-либо в караульную службу, он исполняет ее беспрекословно, возлагают ли на него тяжкое бремя ночных караулов, он несет и его; включают ли его в состав корабельного экипажа, он отправляется в море».

Вслед за этим Фелес перечисляет тяжкие обязанности, лежащие на зрелых гражданах, выходящих уже за пределы молодого возраста, которые заставляют их вспоминать о детстве «как о счастливейшем времени своей жизни».

Философские школы. Завершением афинской образовательной системы эпохи Эллинизма являлись философские школы.

Традиции Сократа и Платона с их приязнью к старым аристократическим заветам прочно укоренились в этих школах. Платоновское сочувствие монархической идее нашло в их среде благодарную почву.

При таких условиях плутократия не имела причин ополчаться против философских школ.

Помимо всего прочего, существование философских школ, в которых было много богатых иностранцев, приносило городу немалые доходы. Совокупность указанных тут обстоятельств содействовала процветанию в Афинах философских школ.

Общею задачей всех философских школ было обеспечение высшего образования, поскольку одногодичная Эфебия была лишь далеко не полным в него преддверием.

Начало высшему образованию в Афинах, как известно, положили софисты.

Подвижность и эластичность афинской образовательной системы были таковы, что софисты могли вести свое преподавание, не разрушая ее. Изменения в эту систему внесли не они, но новые условия общественной и государственной жизни Афин. Эти изменения сводились к почти полной ликвидации тех требований, которые ранее предъявляло государство к плутократической молодежи как к своему военному оплоту и авангарду афинского войска. Параллельно с этим повысилось значение теоретических знаний. Именно на этом основывалось выдвижение мусических школ на первое место, сравнительно с гимнастическими, разделение первых на две ступени (школы грамоты и школы грамматические), изменения в работе гимнасиев и Эфебии.

Навстречу этим изменениям шли и философские школы (8).

Основных философских школ было четыре: Академия, Ликей, Стоическая и Эпикурейская (9).

Платоновская Академия была первою по времени учено-учебною организацией в Афинах, внешние формы которой были восприняты и позднейшими школами. Эти формы носят на себе яркий отпечаток тех общественных условий, при которых приходилось жить и работать в наиболее «свободном» из греческих городов.

Из всех возможных форм общественных ассоциаций, требованиям закона удовлетворяла лишь ассоциация, основанная с религиозными целями. Сообразно с тем, какие бы задачи себе ни ставила та или иная частная организация, она прикрывалась в Афинах устройством культа того или иного божества, выражавшегося в периодических жертвоприношениях и трапезах.

По этому пути «наименьшего сопротивления» пошел и Платон, придав своей Академии характер религиозного сообщества, созданного формально для культа муз.

Этому сообществу, как юридическому лицу, и завещал Платон свой сад, дом и находящиеся при нем учебные пособия.

Данное владение находилось в местности, посвященной герою Академу, вблизи гимнасия того же имени, откуда школа Платона получила свое название.

То, что Академия владела движимым и недвижимым имуществом, сразу придало ей некоторую устойчивость, сравнительно о текучею деятельностью софистов. Наши сведения об учено-учебной работе Академии весьма неполны. Мы можем только определенно сказать, что пифагорийские симпатии Платона последнего периода его деятельности ярко отразились на работе его преемников, выявившись в соответствующем изменении основного учения Платона об идеях и в усиленном интересе к математике.

Ликей был организован по образцу Академии по соседству с храмом Аполлона Ликейского.

Благодаря содействию наместника македонского царя Кассандра-Деметрия Ликей в годы управления им преемника Аристотеля Теофраста получил законченную организацию в виде собственного помещения, сада, культа муз и ежегодных поминок основателя школы – Аристотеля. Иногда эту школу называли перипатетической, вероятно от колоннады, окружавшей здание («перипатоса»).

Будучи основан приближенным ко двору македонского царя, Ликей навсегда сохранил репутацию «неблагонадежного» в политическом отношении учреждения и ему чаще других афинских школ в бурные годы попыток афинской демократии вернуть себе былое значение приходилось беспокоиться за свою судьбу.

Если мы и не имеем прямых свидетельств о той учебной жизни, которая протекала в Ликее при жизни Аристотеля (как и о работе Академии в дни Платона), то косвенным указанием на сложность, многообразие и углубленность этой работы служат сочинения самого Аристотеля. Ученая критика путем тщательного анализа текста уже давно установила тот факт, что многие сочинения Аристотеля являются плодом коллективного труда, причем на долю Аристотеля выпадала роль лишь вдохновителя и редактора. Некоторые страницы Аристотеля сохраняют следы устного преподавания, проводившегося в Ликее (например, имеются непосредственные обращения к слушателям), иные являются просто конспектом прочитанных учителем лекций.

Напряженная научная работа продолжалась в Ликее и после смерти Аристотеля. По мере углубления в научный материал, все отчетливее выступает в деятельности его членов момент специализации: одни работают над ботаникой, другие изучают вопросы истории, третьи теорию музыки и т. д.

Идя по этому чуждому увлечения метафизическими тонкостями пути, ученые из Ликея как бы продолжают традиции Демокрита, ныне утраченные сочинения которого, конечно, неоднократно перечитывал Аристотель.

Уже сказано, что наряду с Академией и Ликеем, в Афинах в последнем десятилетии IV в. возникли две другие школы.

Этими двумя школами были Эпикурейская и Стоическая.

Наши сведения об основателе Эпикурейской школы, втором (после Демокрита) великом атомисте древности — Эпикуре (342–270) и о самой школе его последователей – «философов из садов» (именуемых так по ее местонахождению «в саду» Эпикура), являются весьма ограниченными. Мы знаем лишь, что Эпикур – сын бедного учителя с острова Самоса, уже с четырнадцати лет (по его собственному свидетельству) начал увлекаться вопросами философии и после многолетних теоретических занятий и практической педагогической деятельности в городах Малоазийского побережья, переехал в Афины, где и основал около 306 г. свою философскую школу, внешние формы организации которой были сходны с Академией и Ликеем.

В основу философской деятельности Эпикур полагает врожденное человеку стремление к свободе.

Необходимо при этом обратить внимание на то, что он особенно подчеркивает важность самостоятельных философских исследований, которые он решительно противопоставляет слепому следованию доктрине избранного учителя и которые приобретают особое значение в его системе прежде всего потому, что ему чуждо противопоставление понятия атома чувственному созерцанию Демокрита (в силу чего для абдерского философа чувственный мир является субъективной видимостью) – поскольку в философствовании Эпикура этот чувственный мир предстоит как объективное явление (10).

«Ты должен служить философии, – говорит Эпикур, – чтобы достигнуть истинной свободы. Тот, кто подчинился и отдался ей, не должен ждать; он тотчас же становится свободным, потому что самое служение философии есть свобода».

«Ни юноша, — поучает он дальше, — не должен откладывать занятия философией, ни старик не должен оставлять этого занятия, ибо для душевного исцеления никто не может быть ни слишком незрелым, ни слишком перезрелым. Но тот, кто говорит, что еще не пришла пора для философии, либо что она уже прошла, уподобляется тому, кто утверждает, что еще не настал час блаженства или что он уже прошел». «Пусть же философствует и старик и юноша; первый – чтобы, старея, он черпал молодость в благах (которыми он обладает), вследствие красоты своей прошлой жизни; второй, чтобы, будучи молодым, он в то же время был стариком по бесстрашию перед будущим» (11).

Мы по этому поводу можем сказать, что Эпикур переходит даже границы «разумной свободы», возводя автодидактизм в принцип и отрицая, как будто, необходимость неизбежной, по существу, преемственности в философской деятельности.

Верой в силу разума звучат те слова Эпикура, которые нам передает Сенека: «Эпикур говорит, что некоторые стараются достигнуть истины без всякой посторонней помощи; сам он принадлежит к их числу, он сам проложил себе путь. Он всего более хвалит таких людей, которые руководились своим собственным побуждением, которые продвинулись вперед собственными силами. А некоторые нуждаются в чужой помощи, они не умели бы итти вперед, если бы не видели кого-нибудь, кто шел бы впереди, но они умеют итти за другими ... И этого рода люди хороши, но это умы второго разряда» (12).

В данной связи мы можем, конечно, понять богоборческие тенденции в системе Эпикура, а также и позднейшие гонения на эту систему: на Эпикура был наложен «интердикт» на протяжении всех средних веков, и попытка Гассенди (1592–1655) освободить древнего философа от этого интердикта является с нашей точки зрения более чем скромной, поскольку Гассенди, говоря словами Маркса, «старается как-нибудь примирить свою католическую совесть со своим языческим знанием, Эпикура с церковью». «Но это, – прибавляет к сказанному Маркс, – конечно, был напрасный труд. Это равносильно попытке набросить на веселое цветущее тело греческой Лаисы христианское монашеское одеяние» (13).

Как бы мало мы ни знали об Эпикуре и какие бы жалкие отрывки ни дошли до нас от его сочинений, Эпикур предстает нашему сознанию как подлинный радикальный просветитель древности, который «открыто нападал на античную религию, и от него же шел атеизм римлян, поскольку он у них существовал» (14).

Не следует также забывать той характеристики, которую дал Ленин Эпикуру, ссылаясь на то, что его философия включает ряд гениальных догадок и тем самым дает указание пути науке (15).

Таковы руководящие тенденции философии Эпикура.

Но наряду с ними, важное значение имеют и те начала, которые противоборствуют решительному и последовательному выступлению познавшего истину философа на борьбу во имя этой истины.

В общем эпикуреизм отчетливо выявляет настроения и переживания тех имущих групп афинского населения, которых македонское завоевание и господство решительно и безнадежно отодвинули от управления государством и от прямого участия в общественных делах. На этих историко-классовых предпосылках и построена система этики Эпикура. Основным принципом этой этики является стремление к личному счастью, которое возможно в условиях постоянного спокойного душевного состояния и здорового тела. Первое, а отчасти и второе, зависит от умеренности человеческих желаний. Последние могут вырасти до безмерности, если мы поставим своею целью их удовлетворение, и только отказ от этого удовлетворения несет с собою душевную ясность. Эта душевная ясность не должна омрачаться мыслями о смерти: очарование жизни в ее конечности, так как вечное повторение неизбежно повело бы к пресыщению. Смерти нет, пока человек жив, но для умершего жизнь уже не существует.

После всего сказанного мы и можем понять сущность противопоставления Эпикура мятущемуся Демокриту, которое мы находим у Маркса: «В то время как беспокойный дух гонит Демокрита во все части света, Эпикур лишь два или три раза покидает свой сад в Афинах и ездит в Ионию не для исследований, а навестить друзей. В то время, наконец, как Демокрит, отчаявшись в знаниях, ослепляет самого себя, Эпикур, чувствуя приближение смерти, входит в теплую ванну, требует чистого вина и рекомендует своим друзьям остаться верными философии» (16).

Такое жизнеотношение должно было оказать существенное влияние на толкование «философами из садов» и понятия конечной истины, к исследованию которой призывал основатель школы, и понятия «верности» его философской доктрине, отдельные положения которой вносили существенные ограничения в столь смело выдвинутый ею же завершительный принцип полной свободы.

Какое бы значение мы ни придавали богоборческим тенденциям философии Эпикура, следует признать, что близость разложения рабовладельческого общества сквозит в его попытках отрицать возможность найти подлинное объяснение явлений природы.

В данном случае отчетливо выступает эклектизм Эпикура, который опирается на допущение всех объяснений при условии, что они не противоречат чувственному восприятию.

В условиях такого допущения совершенно понятно и последовательно отрицание всяких специальных занятий, поскольку эти последние не ведут к безмятежному и блаженному состоянию души.

Подводя итоги, мы можем засвидетельствовать, что педагогические принципы Эпикура выступают в далеко не отчетливой форме.

Все же эти принципы можно свести к следующим немногим положениям:

1) Личное счастье, неразрывное с умеренностью и теоретическими философскими занятиями, является конечною целью человеческой жизни.

2) Эти философские занятия должны опираться на свидетельство чувственных восприятий, не противоречить им и не вдаваться в исследование частностей, бесполезных для достижения душевной ясности и спокойствия.

3) В указанных выше пределах философствующий должен стремиться к истине, не боясь разрушить круг установившихся представлений, даже при условии, если в этот круг входят установившиеся понятия о богах.

4) В этом стремлении к истине следует прежде всего опираться на самостоятельные искания. Следование за другими означает отсутствие наличия должной остроты философского ума.

Нужно признать, что выдвинутые четыре положения недостаточно слажены и включают внутренние противоречия, однако эта неслаженность и эти противоречия не случайны, но вытекают из всего изложенного.

Из всего изложенного следует также, что жизненный идеал эпикуреизма в действительности (чему соответствовал и образ жизни самого Эпикура и его ближайших учеников) бесконечно далек от традиционного вульгарного представления об «эпикурейцах», сложившегося в классововраждебной Эпикуру среде, которое скорее связано с их позднейшими римскими эпигонами, а не с подлинными представителями школы.

Выяснение громадного значения Эпикура и его школы в области «каноники» (т. е. учения о критериях истины и блага) и «физики» (т. е. учения о природе), на которые наряду с этикой распадается эпикурейская философия, в частности выяснение той крупной роли, какую играет Эпикур вслед за Демокритом в истории материалистического мировоззрения, – дело трудов не по истории педагогики, а по истории философии. Задача последних выяснить также, что сделано эпикуреизмом в области разложения античных религиозных представлений и в создании теории государства, покоящегося на общественном договоре (συθηκη).

В данном случае достаточно лишь указать, что эпикуреизм получил широкое распространение не только в Греции, но и в позднейшем Риме. И там философия Эпикура, как и учения стоиков и скептиков, стали «религиями образованных римлян к тому моменту, когда Рим достиг вершины своего могущества» (17). Именно в Риме была создана Лукрецием (99–55 гг.) та поэма «De rerum narura», которая является наиболее полным и глубоким изложением эпикурейской философии, что и дало повод Марксу в его докторской диссертации заметить, что из всех древних один только Лукреций «постиг эпикурейскую физику» (18).

Деятельность «школы» стоиков имеет для нас не меньшее значение, чем философствование эпикурейцев, хотя в исследованиях Зенона, ее основателя, еще и еще раз обнаруживается бессилие греческой мысли найти реальный выход из тех социальных противоречий, которые опутали греческую жизнь.

Название школы происходит от портика, украшенного картинами Полигнота, в котором протекали ее занятия (Στοα ποικιλη).

Диоген Лаэрций, наш главный источник по изучению жизни и деятельности Зенона (336–264), сочинения которого, равно как и почти вся ранняя стоическая литература, утрачены, – в начале своего пространного очерка о Зеноне приводит список его трудов, который дает нам понятие о многообразии его интересов (19).

Происходя из Кития на Кипре, будучи человеком полусемитического происхождения, занимаясь в молодости (по некоторым сведениям) торговлей, Зенон имел гораздо более данных для того, чтобы если не разрушить, то, по крайней мере, расширить круг опутывающих греческое общество противоречий и предрассудков, чем философствующие эллины-аристократы. Его попытки в этом направлении являются последними усилиями угасающей греческой мысли.

Основной предпосылкой философствования стоиков является признание единства и органической связности вселенной, при которой всеобщее стремление к объединению должно быть признано естественным и необходимым. Каждый человек, независимо от происхождения, член социального целого. Поскольку же жизнь, согласная с природою, есть неотъемлемое условие счастья, постольку объединение всего человечества в единую семью – единственно правильный путь к всеобщему счастью. Такое объединение легко достижимо, так как оно соответствует наиболее глубоким данным, заложенным в природе человека.

Достаточно общего напряженного усилия воли, чтобы преодолеть и разрушить те болезненные наросты, которые мешают нам прозреть истину. Между добродетелью и пороком нет никаких промежуточных переходов. Постигший тайну жизни, мудр, добр и прекрасен, все остальные — душевнобольные, нуждающиеся в излечении. Исходя из этих предпосылок, Зенон в своей «Республике» (одном из ранних своих произведений, написанных в эпоху тесного общения с киниками) рисует нам идеальное общество. В нем нет распадения на отдельные семьи, в нем нет рабства, нет государственных границ.

Последние положения Зенона отличают его республику от республики Платона и Аристотеля, которые не могли преодолеть узкогреческих и классовых перегородок.

Такое, единое внеклассовое мировое государство представляется Зенону обладающим несокрушимою прочностью, так как оно отвечает природе человека и принципам мирового строя. А если это так, то те искусственные общественные подпорки и скрепы, на которых ныне зиждется общество – государственные учреждения, в частности суды и школы, действующие формы торговли – все это станет совершенно излишним на том вечном празднике жизни, который начнется для обновленного человечества. Поскольку текст «Республики» Зенона утрачен, и поскольку мы судим о ней лишь на основании косвенных сведений, получаемых от древних авторов, постольку проект нового общественного устройства Зенона рисуется нам лишь в общих чертах. Наряду с этим, приходится пожалеть об утрате крайне интересного для нас сочинения Зенона, которое мы знаем лишь по названию, приводимому Диогеном Лаэрцием – «О воспитании у греков»

Вопросы этики и связанные тесно с ними социальные вопросы являются основой философствования стоиков. Однако круг их интересов был в то же время значительно шире: кроме этики они выделяли в философии также логику и физику. В области первой они провели значительную работу в направлении ее формального обоснования, в области второй, подобно эпикурейцам, много сделали для укрепления материалистических основ учения о мироздании, продолжая во многих отношениях традиции Гераклита и воспринимая мир как замкнутое, шаровидное целое, в котором огонь является основной стихией и бытие которого подчинено строгой закономерности.

При этом, однако, все же нужно отметить, что правильное понимание сущности стоической философии, может быть достигнуто лишь при условии рассмотрения вопросов «этики» «логики» и «физики» в неразрывном единстве, поскольку учение Зенона об идеальном общественном строе связано со стоическими воззрениями на сущность человеческой природы, согласно которым в условиях признания сложных психических переживаний, как видоизменения материи — единство и слаженность этим переживаниям дает разум, составляющий неразрывную часть мировой души: к ней, как к своему первоисточнику, он и возвращается после физической смерти человека. Отрицание индивидуального бессмертия человека вело к широко выявленной тенденции примирить интересы личности и общества в условиях земного существования и заставляло совершенно по иному звучать призывы стоиков к братству людей и единению человечества, чем заявления Платона о важности достижения общего счастия.

Трактовка и всестороннее изучение этих вопросов являются задачей специальных трудов по истории философии.

Четыре выше охарактеризованные в общих чертах школы – Академия, Ликей, Эпикурейская и Стоя, удовлетворяя запросам плутократической молодежи своего времени, привлекали к себе массу учеников. В III и II вв. до н. э. они вели между собой напряженную борьбу, и только позже, в I в. н. э., все отчетливее и отчетливее стало выступать на первый план то общее, что, отражая дух современности, при всех противоречиях связывало их воедино и отличало от исканий предшествующего времени.

Это общее можно выразить в немногих положениях.

Отвлеченные вопросы для них, как и для софистов, потеряли всякое самостоятельное значение и рассматривались лишь с точки зрения использования их при разрешении вопросов практической жизни.

Как туманная в своей отвлеченности идеальная республика стоиков, так и эстетическое самоудовлетворение эпикурейцев было лишь тем причудливо пленительным миражем, при помощи которого школы отгораживались от ужасов и противоречий катившейся по уклону вниз греческой жизни.

Примечания
1    Правда, Белох (Beloch, Griechische Geschichte, II – 438, второе нем. изд.) высказывает общее утверждение, согласно которому «афинское правительство в эпоху Филиппа начало проявлять заботливость по отношению к вопросам элементарного обучения детей», – однако приходится в данном случае признать гораздо более правым Барта , решительно утверждающего противное на основе более внимательного анализа первоисточников.
2    Квинтилиан, Об ораторском образовании, кн. 1, IV, 1.
3    Павсаний, Описание Эллады, 1, 17, 2.
4    Фукидид, История, II, 39.
5    О. Вильман (Н. с., I, 185) дает такое определение риторики: «Риторика исследовала различные виды речи, трактовала об изобретении и распределении материала, о выражении, усвоении и действии (произношении), рассматривала образцовые формы исследования χρεια, отсюда хрии, и приводила в систему тропические и фигуральные обороты речи»
6    Aulus Gellius, Noctes Atticae. III, 17.
7    О высоком уровне культурности и развития эфебов данного времени свидетельствует любопытный факт (если только его можно обобщить): будущий знаменитый драматический писатель Менандр был еще эфебом, когда была поставлена на сцене его первая комедия (321 г.).
8    Мы считаем излишним прилагать к философским школам в Афинах (как и к другим учено-учебным учреждениям древности) термин «университет», так как этот термин хотя и упоминается в кодексе Феодосия по отношению к константинопольской высшей школе (425 г.), однако непосредственно связывается с учреждениями, возникшими только в XII в. и с той поры непрерывно развивающимися в разных странах и в разнообразных формах.
Подобная модернизация, лишь ведущая к смешению эпох и невниманию к их характерным отличительным чертам, особенно обычна в английской и американской литературах.
9    Очень любопытную характеристику эпохи зарождения философских школ в Афинах находим мы у знаменитого английского мыслителя XVII в. Т. Гоббса, который в своём классическом «Левиафане» попутно затрагивает также и другие вопросы по истории греческого и римского просвещения. См. Т. Гоббс, Левиафан, Соцэкгиз, 1936, стр. 465–466.
10    Маркс, Различия между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура, Соч., т. I, стр. 20, 1938.
11    См. Маркс, т. I, стр. 21, 66.
12    Сенека, Epist., 52, р. 177. Ср. Маркс, т. I, стр. 67.
13    Маркс, Различия между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура, Соч., т. I, стр. 11.
14    Маркс и Энгельс, Немецкая идеология (Соч., т. IV, 1933 стр.121). «Поэтому, – продолжают Маркс и Энгельс, – Лукреций и прославлял его, как героя, впервые низвергнувшего богов и поправшего религию, поэтому же у всех отцов церкви, от Плутарха до Лютера, Эпикур слывет безбожным философом par excellence, свиньей».
15    «Ленинский сборник», XII, стр. 255.
16    Маркс, т. I, стр. 22.
17    Маркс, Передовица в № 179 «Рейнской газеты», Маркс и Энгельс, Соч., т. I, стр. 180.
18    Маркс, т. I, стр. 29.
19    Диоген Лаэрций, Н. с., стр. 57.

Культурные достижения и образовательная практика в новых центрах эллинистического мира

Общая характеристика. Вопросы организации народного образования в эллинистических государствах были одними из животрепещущих в истории педагогики за последние десятилетия.

Книга Цибарта, посвященная этим вопросам и вышедшая в 1910 г. первым изданием, а в 1914 г. – вторым (на нее уже был ряд ссылок в этой работе), вызвала очень большой интерес и ряд печатных откликов на разных языках, в том числе и на русском.

Исследование Лехнера, на которое уже также были ссылки, дает обзор соответствующей иностранной литературы по 1933 г.

Приступая к общему рассмотрению указанного выше круга вопросов, прежде всего необходимо отметить некоторые общие черты классовых предпосылок в новых центрах эллинистического мира и тех, о которых пришлось говорить выше, характеризуя Афины эллинистической эпохи.

Везде малоимущие, а нередко среднего достатка формально полноправные народные массы, были лишь объектом классовой, государственной эксплоатации, везде образовательная система строилась лишь в расчетах удовлетворить запросам плутократии. Эта плутократия поддерживала деятельную связь с царями различных эллинистических государств, и последние, учитывая общие классовые интересы, выражали ей свое благоволение и стремились приобрести ее поддержку, между прочим, путем щедрых пожертвований на школы. Примеры такого рода из области афинской действительности мы уже приводили, но их можно умножить упоминанием аналогичных случаев из жизни ряда других эллинистических центров.

В 159 г. пергамский царь Эвмен II, основатель знаменитой Пергамской библиотеки включавшей 200 000 свитков, жертвует 280 000 медимнов (560 000 четвериков) хлеба Родосу на выплату жалованья учителям (1), его преемник Аттал II в том же 159 г. жертвует 18 000 александрийских драхм (около 9000 золотых рублей) Дельфам на «обучение мальчиков»; такими же «щедротами» отличаются египетские цари и т. д.

В ответ на эти адресованные ей благодеяния, плутократия «республиканских» городов устанавливает в школах своего рода «царские» праздничные дни в честь «основателей и благодетелей», выставляет на видных местах (часто в школе) портретный бюст державного покровителя, составляет прочувствованные благодарности, увековечиваемые надписями на мраморных досках и т. д.

Царей нередко предваряли в своей благотворительности представители местной плутократии, что подтверждается многочисленными свидетельствами древности.

Важнейшие из этих свидетельств — два «народных постановления» III в. до н. э., которые дают нам яркую картину положения начального образования в эллинистических центрах (2).

Первое из них, составленное в Милете, гласит так:

«Согласно предложению совета, народ постановил следующее: так как Эвдем, сын Таллиона, руководимый желанием облагодетельствовать свой народ и оставить на вечные времена памятник своего славолюбия, заявил о своем намерении дать 10 талантов серебра на воспитание детей свободных граждан за себя и за своих братьев Менандра и Диона, то милетцы постановили, чтобы Эвдем был прославлен за свое рвение на столь прекрасном поприще и составлял предмет особой заботы для совета и всего парода...

Кто пожелает стать педотрибом или учителем грамоты, пусть заявит об этом тем, кто на предстоящий год выбран в комиссию по народному образованию, причем прием таковых заявлений будет происходить между 15 и 20 числами месяца артемизиона. Список лиц, подавших эти заявления, комиссия по народному образованию (3) вывешивает в галерее Антиоха. 28 числа этого же месяца, когда соберется народное собрание, пусть поставят на площадке треножник и алтарь для воскурений, а жрец Гермеса, покровителя состязаний мальчиков в гимнастике, и жрец Муз, а также священный глашатай и вновь избранные члены народного собрания, которым предстоит вступить в должность, равно как и Эвдем при его жизни, а затем старейший в его роде, пусть совершают воскурение ладана в честь Гермеса, Муз и их вождя Аполлона.

Священный глашатай пусть произносит следующую молитву за участников народного собрания: «Кто будет избирать в педотрибы и учителя грамоты тех именно, кто, на его взгляд, лучше всего тому обучит детей, и притом не покривит ни под влиянием никаких сторонних побуждений, тому да будет благо, а в противном случае – обратное». Затем члены комиссии по народному образованию имеют передать секретарю совета имена тех, от которых поступили заявления, а тот вызывает их по одному, причем жрецы и священный глашатай пусть приводят их к присяге. Присяга для педотриба гласит так: «Клянусь Гермесом, что никого из милетских граждан не склонял я подавать за меня на выборах свой голос и не просил подействовать на другого, чтобы он голосовал за меня». К этому пусть прибавляет также пожелание, чтобы ему сбылось все самое лучшее, если он говорил по правде, в противном же случае – как раз обратное. Для учителей грамоты присяга та же, только при клятве им надо призывать Аполлона и Муз. Затем из числа выступивших кандидатов пусть выбирают и назначают 4 педотрибов и 4 учителей грамоты. Плата положена каждому педотрибу по 30 драхм в месяц, каждому учителю по 40.

Насчет школьных испытаний и других должностных обязанностей надлежит держаться положений, установленных комиссией по народному образованию, но тем, кто будет выбран в педотрибы, должно быть предоставлено право, если им понадобится ради доставления своих атлетов на какое-либо состязание выехать за пределы Милета, совершить эту поездку, испросив предварительно отпуск у комиссии по народному образованию и назначив вместо себя лицо, которое надзирало бы за мальчиками и было одобрено комиссией.

Платежи причитающегося жалованья производились так: казначеи должны уплачивать жалованье педотрибам и учителям грамоты каждое первое число, а если не выплатят, то повинны они внести 500 статеров в доход храма Гермеса и Муз. Педотрибы и учителя должны иметь также право получать жалованье от казначея, согласно полицейским установлениям. Деньги же, отпущенные по смете на это дело, никоим образом не должны быть перечислены на что-нибудь другое. Если же кто-нибудь станет про это говорить, внесет на счет этого предложения или поставит на голосование перечислить эти деньги на другие нужды или назначить меньше положенного, то пусть тот, кто сделает что-нибудь подобное, внесет 500 статеров в доход храма Гермеса и Муз.

Остатки от расходуемых на школьные дела денег, за уплатой жалованья, должны поступать в распоряжение членов комиссии по народному образованию с тем, чтобы на эти деньги они отправляли возможно лучшего быка Дидимейскому Аполлону каждые пять лет к празднику Дидимей, а в остальные годы к празднику Боегий, причем в этой процессии пусть принимают участив члены комиссии по народному образованию, избранные ими мальчики, их надзиратели, а также и Эвдем, пока он будет жить, а затем старший в роде.

Приведенное в этой процессии жертвенное животное должны приносить в жертву члены комиссии по народному образованию и раздавать его части всем мальчикам и всем вышеназванным участникам процессии.

Каждое 5 число каждого месяца пусть мальчики будут освобождены от занятий, и члены комиссии по народному образованию должны этот день внести в список остальных праздников, установленных положением комиссии.

Для того чтобы это по становление народа и проявленное в данном случае славолюбие Эвдема стало известным всем, комиссия по сооружению стен вместе с зодчими пусть позаботится о том, чтобы это народное постановление было вырезано на 2 каменных таблицах, из коих одна пусть будет выставлена на месте гимнастических упражнений мальчиков, а другая в храме Аполлона Дельфиния, возле сооруженного от щедрот Эвдема, сына Таллиона, притвора.

О том же, как достойно почтить Эвдема ва проявленную им щедрость, да будет народу благоугодно рассмотреть в надлежащий срок.»

Теосский документ, сохранившийся частично, содержит следующие положения, характеризующие отдельные моменты жизни школы эллинистической эпохи:

«Для того чтобы все свободные мальчики могли получать такое воспитание, какое предначертал в своем заявлении Полидор, сын Онессима, соорудивший тем самым прекрасный памятник своего славолюбия и давший на это дело 34 000 драхм, пусть каждый год во время выборов, после избрания государственных секретарей, производят выборы учителей грамоты для обучения мальчиков и девочек.

Платить надлежит учителю, избранному для 1-го отделения, – 600, а для 2-го – 550, для 3-го – 500 драхм.

Должны быть выбраны также два учителя гимнастики, с платой каждому по 500 драхм в год.

Должен быть выбран также учитель музыки, играющий на кифаре гребнем или просто пальцем, и в вознаграждение ему должно платить по 700 драхм в год. Обучать он должен только тех, кто через год поступит в состав эфебов и принадлежащих к следующему за ними курсу, музыке и игре на кифаре, а эфебов — одной только музыке. Установление возраста этих мальчиков принадлежит члену комиссии по народному образованию.

Если в году окажется дополнительный месяц, то к жалованию учителя должна быть прибавлена соответственная часть.

Учителей фехтования, стрельбы из лука и метания копья назначают члены комиссии по народному образованию, вместе с попечителем гимнасия, представляя их на утверждение народному собранию. Эти учителя должны обучать эфебов и тех мальчиков, которые, как указано выше, обучаются музыке.

В вознаграждение имеют получить учителя стрельбы из лука и метания копья по 250 драхм, фехтования – 300. Учитель фехтования должен давать уроки, по крайней мере, два месяца в году.

За тем, чтобы мальчиков и эфебов обучали наукам, как следует, пусть надзирает член комиссии по народному образованию и попечитель гимнасия (4), как это положено каждому из них по закону.

Если учителя грамоты начнут между собой препираться на счет числа учеников, то окончательное решение принадлежит члену комиссии, коему учителя пусть и подчиняются.

Школьные испытания, которые прежде устраивались в гимнасии, теперь учителя грамоты и музыки должны устраивать в здании городского совета».

Оба приведенных документа дают нам ряд ценных сведений относительно организации школы в эллинистическое время, которое мы можем пополнить, опираясь на другие источники.

И, прежде всего, на что мы не можем не обратить внимания,— выдвигается на первый план государственная организация системы начального и среднего образования в Милете и Теосе. Эта государственная организация, конечно, не сводила на-нет частную инициативу (что мы можем установить хотя бы по относительно небольшому числу приглашаемых на государственную службу учителей), но она, конечно, определяющим образом должна была влиять на последнюю.

Привлекая к рассмотрению сверх Милетского и Теосского документов некоторые другие исторические свидетельства, мы, конечно, можем установить зачатки такой государственной организации и в других городах. И если уже Жирар указывает на важный исторический факт – отсутствие каких-либо данных, говорящих о том, что вопросы народного образования были бы предметом обсуждения афинского народного собрания на протяжении V и большей части IV в., то Цибарт, не отрицая этого факта, противопоставляет ему другой, не менее важный – наличие (правда, весьма ограниченных) свидетельств обратного порядка в Афинах конца IV, III вв., а также и в ряде современных им и позднейших иных греческих центров. Среди этих иных греческих центров (на Афинах мы уже останавливались) Цибарт обращает наше внимание на Дельфы, в которых еще в 331 V. было ассигновано 45 статеров в пользу местного гимнасия, а также на факт утверждения в ряде прежде всего малоазийских греческих городов специальной государственной должности педонима (παιδονομος) по образцу уже давно существовавшей подобного рода должности в Спарте. При этом, кое-где был один педоним (Астипалея, Кос, Кизикос и др.), а кое-где и несколько одновременно (Приенна, Магнезия, Пергам и др.).

Нигде, однако, система этой государственной организации (в виде существования особых комиссий по народному образованию и специальных уполномоченных педонимов) не выступает так отчетливо, как на основе цитированных документов в Милете и Теосе.

В свете выясненных общих положений присмотримся ближе — к чему же сводилась данная система государственной организации прежде всего в Милете, а затем и в Теосе.

Остановимся прежде всего на анализе Милетского постановления, вынесенного, как гласит документ, «народом» – «согласно предложению совета».

Под этой формулировкой следует разуметь постановление милетского народного собрания, в которое «совет» (συνεδροι), т. е. специальное государственное учреждение, состоящее из особо влиятельных граждан, вносит на окончательное утверждение дела, предварительно им рассмотренные.

Действующим лицом этого постановления является некий Эвдем, «сын Таллиона», о котором имеются отрывочные, случайные сведения. Согласно этим сведениям, он принадлежал к числу наиболее богатых граждан Милета конца III в. до н. э., т. е. той эпохи, когда в условиях напряженных и продолжительных войн государственная казна старейшего и богатого малоазийского города оказалась в такой мере опустошенной, что для налаживания его школьных дел потребовалось вмешательство частной благотворительности. В данном случае в роли такого благотворителя выступает прежде всего Эвдем, но то, что он вносит пожертвование за себя и за братьев, свидетельствует о том, что последнее делается, по всей вероятности, из общего семейного не разделенного имущества. В связи с взносом пожертвования постановление приводит в действие сложный финансовый аппарат государства и дает нам повод ознакомиться с рядом любопытных подробностей милетской казначейской практики, направленной к обеспечению воли вкладчика и к устранению возможности злоупотреблений.

Обычность и твердые традиции этой практики подтверждаются как рядом аналогичных, дошедших до нас милетских документов, так и однотипными свидетельствами из других городов античного мира.

Исключительно интересны подробности, сообщаемые милетскими документами, относительно порядка приглашения и зачисления учителей. Мы видим, как в данном случае прежде всего принимаются меры к избежанию лицеприятия при выборах и назначениях. Будущим кандидатам предлагается подать свои «заявления» между 15–20 числами месяца артемизиона, который соответствовал нашему марту – апрелю и, по всей вероятности, был последним в милетском календаре. Имена кандидатов должны быть вывешены для общего сведения. Самая процедура выборов должна была происходить 28 числа этого же месяца в народном собрании, в помещении милетского театра. В качестве главных действующих лиц при проведении выборов и должны были выступать «παιδονομοι» – педонимы, члены комиссии по народному образованию, сами только что избранные на предстоящий год народным собранием и фактически начинающие свою новую работу именно с приема и регистрации заявлений кандидатов на учительские места.

В выборах и связанных с ними обрядах должны были принять участие жрецы богов – покровителей школьных занятий, т. е. Аполлона, Муз и Гермеса, а также и сам Эвдем, а после его смерти – старший в его роде.

Милетский документ подробно описывает весь ход выборов учителей. Эти подробности являлись совершенно обычными в греческой общественно-правовой практике, и Цибарт совершенно прав, приводя в данном случав пример из «Законов» Платона, где идет речь об установлении порядка выбора судей. Обращаясь в данном случае к предложениям законодателя, мы действительно находим и собрание «в одном святилище», и принесение «клятвы богу», и выборы (на годичный и более срок), проводимые открытым голосованием (5). Нечто подобное мы видим также в аристотелевском описании выборов руководителей и учителей для эфебов в Афинах. Такую точную регламентацию порядка выборов и ряд предупредительных мер, связанных с ним, безусловно следует поставить в зависимость от отсутствия в Элладе самого понятия формальных прав, дающих основание к допущению к педагогической работе. Это обстоятельство и требовало особо осторожного подхода к оценке и выбору того или иного кандидата. Важным условием гарантии в данном, как и во всех прочих подобных случаях, было, конечно, то обстоятельство, что кандидаты выбирались на ограниченный срок (обычно на год), после чего в установленном порядке в будущем году было возможно выбрать новое лицо, в случае признания неудовлетворительности предшественника.

Милетский документ сообщает нам о наличии «Положений» для учительства, установленных комиссией по народному образованию. Эти «Положения» до нас не дошли и об их содержании мы можем только догадываться. Во всяком случае, следует решительно утверждать, что обязанности учителей были в достаточной мере регламентированы. Об этом совершенно отчетливо говорит тот пункт милетского документа, в котором устанавливается обязанность каждого преподавателя жить безвыездно в Милете во-время исполнения им его обязанностей – с оговоркой, что исключением в данном случае является только необходимость сопровождения учеников на какое-либо состязание вне Милета. Однако и в этом случае отлучка обусловлена, во-первых, необходимостью испросить специальное разрешение у «комиссии по народному образованию», а, во-вторых, оставлением вместо себя на работе заместителя, временная работа которого должна гарантировать учащимся, остающимся в Милете, непрерывность их занятий. Взамен требования такой точности соблюдения предписаний — учительству гарантируется постоянная и своевременная выплата заработной платы.

Одновременно милетский документ обращает внимание на необходимость все излишки денежных сумм обращать на покупку жертвенных животных для общественных праздников. При этом предполагается, что наличие такого пожертвования должно вести за собой активное участие в празднестве учащейся молодежи, которая и имеет право по окончании жертвоприношения на получение частей жертвенного животного.

Наконец, в заключительной части постановления утверждается, что сверх обычных школьных празднеств вводится еще одно новое, а именно пятое число каждого месяца. Возникновение этого праздника следует рассматривать как результат «славолюбия» Эвдема в прямом смысле этого слова, так как его проведение, конечно, связывалось с укреплением памяти о жертвователе среди учащихся. Мы имеем все основания рассматривать подобный пункт в условиях принятого милетским народным собранием пожертвования, как весьма типичный для плутократии центров малоазиатских, вообще не пропускавшей случая укрепить свое влияние на массы. Отдельные группы этой плутократии, связанные о теми или иными государственными центрами, упорно враждовали между собой, что облегчило покорение этих государств Римом, однако, когда последнее совершилось, эта же плутократия быстро нашла общий язык с господствующими классами государства-поработителя, во имя совместной эксплоатации широких масс трудового населения. Римляне, подчинившие своей власти на протяжении II в. до н. э. западные области Малой Азии, в том числе и Милет, в большинстве случаев пощадили жизнь и имущество милетской плутократии, потребовав взамен этого безусловной покорности и, между прочим, принятия римских культов.

В связи с этим, мы можем понять смысл свидетельств, сохранившихся приблизительно от 100 г. до п. э., согласно которым, между прочим, римские власти Милета потребовали введения в милетских школах нового государственного культа — культа Римского государства. В частности, это означало необходимость для школ начинать каждый новый учебный год и заключать его жертвоприношениями «Риму и римскому народу». Одновременно предписывалось «жрецу Рима» руководить организацией специальных школьных агонов, победители на которых заносились в особые списки, хранившиеся в учебных заведениях и в «храме Рима».

Теосский документ во многом является как бы дополнением к Милетскому, что и понятно само собой, поскольку и социальные, и политические, и хозяйственные отношения древнего ионийского города, расположенного на Лидийском берегу Малой Азии, – во многом должны были напоминать соответствующую милетскую обстановку. Общественные бури конца IV и начала III в, в Теосе, как и в Милете, повели к неустойчивости государственных финансов. Роль Эвдема – покровителя просвещения – выпала в Теосе на долю некоего Полидора, «сына Онессима». Сделанное им крупное пожертвование на школы вызвало общее внимание к школьному делу и повело за собой общий пересмотр действующих в данной области законоположений. Из Теосского документа следует, что в Теосе, как и в Милете, выбор учителей должен был проводиться на годичный срок, причем не только точно фиксировался объем заработка, но и определялись условия оплаты в случае наличия дополнительного месяца в году.

Чрезвычайно важным фактом, устанавливаемым Теосским документом, является, конечно, факт широкого привлечения девочек к школьному обучению наряду с мальчиками и притом — на основах совместного обучения. В других восточных греческих центрах в это же время проводится система раздельного обучения, которая иногда находит свое выражение не только в факте существования раздельных школ, но и в наличии двух параллельных систем управления школьным делом. Первый случай мы наблюдаем, например, в Пергаме и Смирне, а второй — в Магнезии, где, наряду с педонимом, избирался и «гюнайконим» (γυναικονομος), специально для управления делами женского образования. Провести резкую границу между условиями совместного и раздельного обучения, впрочем, едва ли представляется возможным. Так, даже в Теосе совместное обучение охватывало только школьное обучение. Позднейшее же обучение музыке распространялось только на мужскую молодежь и связывалось, как то устанавливает Теосский документ, со вступлением в Эфебию и пребыванием в ней. Это же относится и к обучению стрельбе из лука, метанию копья и фехтованию.

Указание документа на то, что учитель фехтования «должен давать уроки по крайней мере два месяца в году» должно быть понято в том смысле, что данный преподаватель вел свои занятия «по совместительству» с исполнением каких-либо других обязанностей и, возможно, даже приезжал в Теос лишь на несколько месяцев в году.

Оба анализируемые постановления вовсе, как будто, обходят вопросы преподавания пения, из чего, однако, отнюдь нельзя делать вывода об отсутствии этого предмета в школах и Милета и Теоса. Дело в том, что, как указывалось выше, уже усвоение элементов грамоты в греческих условиях переплеталось с элементами музыки, музыка же была в тесной связи с пением. В таких условиях уже учитель грамоты, вероятно, знакомил учащихся с началами хорового пения. Это хоровое пение в отдельные моменты школьной жизни приобретало самостоятельное значение в условиях подготовки учащихся к соревнованиям – агонам, составлявшим обычно часть того или иного государственного праздника. Во время этих агонов пение хоров имело обычно столь важное значение, что для подготовки к ним в некоторых городах назначали специальных временных учителей пения, оплачиваемых нередко государством. Цибарт по этому вопросу сообщает очень любопытные данные, взятые из документов разных городов именно Эллинистической эпохи. Так, оказывается, в Делъфах в конце II в. до н. э. не только приглашался специальный учитель пения (χοροδιδασκαλος), но программа его работы определялась специальным постановлением народного собрания. В данном случае речь идет о новом пеане (боевом, хвалебном песнопении в честь богов и героев) и гимне, составленных афинским поэтом Клеохаресом, которые и должны были составить хоровую программу предстоящего дельфийского праздника. Другой подобный пример относится к Делосу, где в 152 г. до н. э. специальным декретом поручалось некоему Амфиклесу – поэту и составителю музыки к хорам – взять на себя разучивание с местною учащеюся молодежью его собственных произведений для ближайшего праздника. Число этих примеров можно, конечно, умножить. Однако представляется достаточным лишь добавить, что в Афинах, поскольку «хорегия», как обязанность состоятельных граждан, не имела прав принуждения по отношению к учащимся, для «мобилизации» их к участию в хорах издавалось специальное постановление, временно предоставляющее хорегу право налагать на нерадивых родителей штрафы и другие виды взысканий.

На основе всего сказанного и можно предположить, что именно особое государственное внимание к обучению пению и в связи с этим и государственное обеспечение соответствующих условий этого обучения избавляло жертвователей от необходимости со своей стороны оказывать ему специальную поддержку.

Итак, и Милетский и Теосский документы ставят своею задачей в первую очередь запечатлеть деяния местных благотворителей и урегулировать отношения, вытекающие из факта их пожертвований. При этом следует подчеркнуть, что многочисленные документы эллинистической эпохи прямо свидетельствуют, что деятельность Эвмена и Полидора отнюдь не являлась чем-то исключительным, сравнительно с тем, что происходило в других греческих городах. Так, тот же Цибарт приводит ряд очень любопытных данных относительно аналогичной деятельности в одном из крупных ионийских центров, Приенне, некоего Эмилия Зосима, жившего уже в I в. н. э. В данном случае мы являемся свидетелями мероприятий значительно большего масштаба, чем те, о которых говорят Милетский и Теосский документы. Оказывается, Эмилий Зосим, занимая последовательно ряд должностей, связанных в Приенне с учебным делом, поставил своею целью укрепить и расширить последнее при помощи собственных средств. Сообразно этому, им делаются крупные пожертвования на улучшение положения гимнастического образования, а также и на улучшение работы грамматических школ. В целях улучшения занятий, им вводятся новые агоны и целая система испытаний. В случае успеха последних – учителей ожидали особые награды.

Вообще мы имеем право установить, что положение хотя бы некоторых категорий учителей несколько улучшилось в изучаемое время, сравнительно с предшествующим периодом. В этом смысле особенно важны и поучительны заботы о регулярной выплате учителям причитающегося им жалования и об известных юридических гарантиях правильности этих выплат. Конечно, об этом говорят только отдельные документы, не позволяющие делать широких обобщений, но и в таком ограниченном смысле эти известия значительны и не могут остаться обойденными. Эти известия к тому же отнюдь не ограничиваются данными Милетских, Теосских и Приенских записей. В соответствии с этим, в некоторых случаях учительство выступает уже не распыленным, но образует объединения, преследующие те или иные цели (Смирна, Пергам и т. д.).

Естественно, что о улучшением материального положения учителя меняется к лучшему и отношение к нему со стороны учеников, принадлежащих к имущим семьям – сравнительно с предшествующим временем. Конечно, только теперь стало возможным выражение признательности со стороны учащихся учителю постановкой ему памятника или составлением надгробной надписи. В этом отношении особенно любопытен надгробный памятник II в. до н. э., воздвигнутый в Родосе признательными учениками учителю Глерониму. На памятнике дано изображение двух сцен, на одной из которых мы видим Глеронима, окруженного пятью учениками, а на другой его же, отправляющегося в далекий загробный путь. Пояснительная надпись свидетельствует, что учитель вел элементарное обучение детей на протяжении пятидесяти двух лет. На гробнице был также помещен и список его учеников.

Повело ли укрепление материального и правового положения учительства к повышенным требованиям в области их подготовки и улучшения их школьной работы?

Во всяком случае, это повышение требований должно было менее всего отразиться в области начальной школы. Ведь хотя прошедшие курс эфебского обучения и образовывали нередко корпорации и союзы, хотя иногда они и заносились в особые городские списки, хотя занятие некоторых должностей и было связано с закопченным образованием, однако все это еще не является доказательством повышения образовательного уровня учителей начальной школы, поскольку на должность последних шли люди иных общественных слоев, сравнительно с теми, кто имел возможность пройти полный образовательный путь. О неосознанности важности устойчивого образовательного уровня для учительства говорит, конечно, также отсутствие каких-либо специальных требований в этой области и в Милете и в Теосе. При этом, однако, не будем забывать, что, как на это мы уже указывали, и частые публичные испытания, и ежегодные перевыборы учителей вносили некоторые коррективы в данную область, хотя и далеко недостаточные, если даже их сравнивать с теми требованиями к учительству, которые в свое время предъявлял Платон: именно к учителям грамоты.

Вопрос о проведении публичных испытаний в греческой школе, связанных с агонами как в данное время, так и в эпоху предшествующую (годы классической Греции) является одним из наиболее интересных в истории греческой педагогики и в то же время нашедшим довольно тусклое отражение в дошедших до нас прямых источниках. Милетский и Теосский документы обходят данный вопрос, если не считать указания первого из них на поездки учителя гимнастики и его учеников на состязания. Кое-какие сведения об агонах в документах Эллинистической зпохи, относящихся к разным городам и разным столетиям, мы все же можем найти. Так, прежде всего нужно указать на широко распространенный именно в Эллинистическую эпоху обычай выставлять списки победителей в агонах в публичных местах – на городских стенах, примыкающих к рынкам, в храмах и, конечно, в школах. Эти списки с указаниями, чтб именно было предметом того или иного состязания, наглядно свидетельствуют о разнообразии поводов проведения, агонов, а также и о том, что наряду с подростками мальчиками и юношами, в последних принимали участие и девушки.

Рост общественного внимания к школьному делу повел за собой и улучшение методов школьной работы.

Еще в 1905 г. C Wessely опубликовал несколько образцов греческих ученических тетрадей – правда, преимущественно позднейшего времени (III–IV вв.), уцелевших до наших дней. Одна из вполне уцелевших тетрадей состоит из одиннадцати листов папируса. Она начинается со списков слов, расположенных группами с одинаковым числом слогов в каждой группе. Внутри каждой группы слова расположены по алфавиту. Многое из этого, вероятно, записывалось под диктовку учителя.

Большое значение на первых шагах изучения грамоты придавалось переписыванию прописей.

Проф. Церетелли опубликовал два образца таких прописей, оригиналы которых написаны на вощеных деревянных дощечках и относятся к остаткам греческой культуры в Египте II – III вв. (6).

Что касается самого текста прописей, то он ив данном случае, как обыкновенно, взят из гномической поэзии, о широкой популярности которой в школе выше была речь.

Дальнейшим шагом в области изучения языка после преодоления трудностей техники чтения и письма являлось изучение склонений, спряжений и условий образования предложений. Вслед за этим переходили к чтению и заучиванию наизусть отрывков из классиков.

Интересно указать на то, что уже тогда существовали наглядные пособия, картины, которые демонстрировались во время занятий, и учебники с рисунками.

Значительная часть указанного тут материала преподносилась учащимся не школы грамоты, но школы грамматической; провести, однако, резкую границу между программами той и другой в настоящее время не представляется возможным.

Подводя итоги работе школ грамоты и грамматических в эллинистических центрах, мы на основе приведенных, а также и других аналогичных данных, можем решительно засвидетельствовать, что в целом эта работа развернута шире и полнее, чем аналогичная в Афинах: на школы уделяются большие средства, и они привлекают большее общественное внимание, чем то имеет место в старой столице Делосского союза.

Особенно важно в данном случае отметить привлечение девочек в школы наравне с мальчиками. В этом отношении школа Эллинистической эпохи делает сразу большой шаг вперед, сравнительно со старой практикой «до-Македонской» эпохи.

Заканчивая характеристику начальной школы данного времени, нам следует только остановиться на одном любопытном свидетельстве, вводящем нас непосредственно в семейный быт одного из крупнейших центров эллинистического Востока – Александрии.

В данном случае имеется в виду александрийский поэт III в. до н. э. – Геронд, давший в одной из своих комедий очень яркую картину тех мер, к которым должны были прибегать родители, когда школа была бессильна справиться с их шалопаями-детьми (соответствующая сцена дается в изложении проф. Зелинского).

«Метротима, женщина преклонных лет, входит в крайнем волнении в дом своего ближайшего родственника, учителя Ламприска, ведя за руку своего сына Коккала, здорового мальчугана, приблизительно 12–14 лет. Слишком много у нее накипело на душе; ее речь льется, как поток, и по всему видно, что она кончит не скоро, хотя цель своего посещения она высказала уже с первых слов. «Да благословят тебя, Ламприск, любезные музы и дадут тебе испытать всякую радость и насладиться жизнью. Вели рабу поднять этого негодяя себе на плечи и дай ему такую порку, чтобы его скверная душа осталась на одних губах. Он совершенно разорил меня, бедную, своей игрой в «орла и решотку», да, бабок ему теперь уж мало; он придумал для меня еще более тяжкое наказание. Спроси-ка его, где квартира его учителя – куда мне каждое тридцатое число (ох, уж это мне тридцатое число!) приходится итти с платой, хотя бы я навзрыд плакала – не скоро найдется он ответить тебе; зато вертеп, где живут носильщики и беглые рабы – это он твердо знает и другому показать может. Бедная доска, которую я исправно натираю воском каждый месяц, лежит сиротой у ножки его кровати – той, что ближе к стене; он ненавидит ее пуще смерти, а если и возьмет когда-либо в руки, то и тогда ничего путного не напишет, а только весь воск соскоблит. Бабки (нетронутые) валяются во всех мешках и сетках, они лоснятся, точно наша бутылочка о маслом, которой мы постоянно пользуемся. В грамоте он ни аза не разберет, если ему не твердить пять раз одно и то же; намедни отец заставил его разбирать по складам слово «Марон» – так этот грамотей Марона превратил в Симона, так что я сама себя прозвала дурой за то, что вместо того, чтобы учить его пасти ослов, даю ему хорошее воспитание, думая найти в нем подспорье в черный день. Другой раз, когда мы – или я, или его отец, подглуховатый и подслеповатый старик – велим ему сказать какое-нибудь место из трагедии, приличное его возрасту – так он цедит, как сквозь дырявый мешок: «Аполлон... покровитель... ловцов». Да ведь это, – говорю я, – сумеет сказать тебе, несчастный, даже твоя матушка, никогда не обучавшаяся грамоте, да и любой фригиец. А попробуй-ка посильнее постращать его – так он или три дня не знает порога нашего дома и тем временем разоряет свою мать, бедную старуху, или взберется на крышу и сидит там, вытянув ноги и опустив голову, точно мартышка. А мне-то каково видеть его тогда, как ты думаешь? И не столько его самого жалко, сколько черепиц, которые крошатся точно хворост, так что при приближении зимы меня заставляют платить по три полушки за каждую черепицу. Плачешь, да ничего не поделаешь; все жильцы в один голос твердят, что это сделал Метротимин сын Коккал – и чувствуешь, что это правда, так что даже раскрыть рот совестно... Уж пожалуйста, Ламприск, если хочешь, чтобы вот эти богини дали тебе счастье и удачи для твоей дальнейшей жизни...» Тут мальчуган, разумно молчавший до тех пор, не может побороть свое нетерпенье и грубо обрывает мать, называя ее по имени: «Только языка своего, Метротима, не сули ему, благо у него свой есть, такой же длинный». Но тут чаша переполняется, следует жестокая расправа, очень подробно описанная Герондом. Под конец проказник делается «пестрее змеи», но Метротиме кажется, что все еще недостаточно; Ламприск обещает ей продержать ее сына несколько времени у себя, под домашним арестом, и познакомить его в это время основательно, под аккомпанемент розги, с книгой; это обещание ее успокаивает, и она уходит рассказать обо всем мужу» (7).

Еще большее внимание, чем начальным и грамматическим школам, уделяли правящие классы эллинистических центров гимнасиям, которые нередко наряду с институтом эфебов служила задачам денационализации местного населения и приобщения его к господствующей эллинской культуре.

Сообразно таким политическим задачам, а также в целях использования гимнасиев для образования знатного и богатого юношества — различные городские центры эллинистического Востока выделяют очень значительные средства для постройки гимнасиев, которые своими размерами нередко далеко превосходят свои афинские образцы.

Римский зодчий эпохи Цезаря и Августа, Витрувий, в своем знаменитом сочинении«De Architectura» дает любопытные подробности относительно внешнего устройства гимнасия. Правда, его сведения относятся к позднейшему времени, но поскольку большинство из указываемых им частей гимнасия упоминается еще Платоном, можно предположить, что и в Эллинистическую эпоху устройство гимнасия в некоторых отношениях приближалось к его описанию.

По интересующему нас вопросу Витрувий сообщает следующее:

«1) Хотя палестры не в употреблении в Италии, но так как все их устройство передано нам, теперь мне кажется необходимым выяснить их построение и показать, каким образом они сооружаются у греков. В палестрах следует делать квадратные или продолговатые перистили, залы, окруженные колоннами, вот каким образом: протяжение окружающих их портиков (мест для прогулок), которые греки называют διαυλον, должно равняться двум стадиям: из этих портиков три устраиваются простые, а четвертый, обращенный к южным странам, должен быть двойным, чтобы во время ненастья о ветром дождь не мог проникнуть во внутреннюю часть здания.

2) В трех портиках сооружаются обширные экзедры, имеющие кресла, сидя на которых философы, риторы и все прочие, увлекающиеся научными занятиями, могли бы вести свои споры. А в двойном портике должны помещаться следующие отделы: в середине – зал для упражнений эфебов, это обширнейшая экзедра с сиденьями: ее длина должна на одну треть превышать ширину, на правой руке от нее «мячечная», затем в непосредственной близости от нее – «песочная», от песочной на повороте портика – холодная баня, которую греки называют λουτρον, налево от зала эфебов – «мазальная», а рядом с мазальной – теплая баня; от нее – дорога в горячую баню, расположенную на повороте портика. В непосредственной близости внутрь со стороны холодной бани, должна помещаться сводчатая потовая баня, имеющая длину вдвое большую, чем ширина; с одной стороны от нее, где потовая баня образует угол, должна быть «лаконская зала», устроенная таким же способом, как было описано выше, а против «лаконской залы» – горячая баня. В палестре – перистели должны быть спланированы так, как было описано выше.

3) За этими перистелями должны быть расположены три портика: один – для тех, которые выходят из перистеля, два – справа и слева, длиной в одну стадию; из них один, обращенный к западу, должен быть сделан двойным и чрезвычайно широким, другой должен быть простым, причем надо устроить так, чтобы по его сторонам, идущим вдоль стен и примыкающим к колоннам, были края вроде дорожек, шириной не менее десяти футов, а в середине – вышка со ступенями для схода с дорожки на ровную площадку величиною в полтора фута; а эта площадка должна быть шириной не уже 12 футов. Таким образом, тем, которые одетыми будут прохаживаться кругом по дорожкам, не будут мешать умащенные, занимающиеся гимнастическими упражнениями (на площадке.)

4) Этот портик у греков носит название ξυστος, т. е. «закрытый», так как атлеты в зимнее время упражняются в закрытых стадионах.

А ксюсты, повидимому, следует делать вот как: между двумя портиками должен быть лес из платанов или других деревьев; в них между деревьями сделаны аллеи для прогулок, а там из бетона (из сигнийского материала) – место отдыха. А в непосредственной близости от ксюста и двойного портика должны быть намечены площадки для прогулок под открытым небом, которые греки называют παραδρομιδες, а наши – «ксюсты», на эти площадки зимой из ксюста в ясную погоду выходят атлеты упражняться. За ксюстом – стадий, расположенный так, чтобы массы могли удобно смотреть состязания атлетов. Как удобно располагаются необходимые здания внутри городских стен, я описал» (8).

В некоторых городах насчитывалось по несколько гимнасиев. Так, в Пергаме сначала было три гимнасия, позже же пять или шесть. При этом нередко эллинистические гимнасии, представляли собой великолепные здания с необыкновенно пышным художественным убранством. Залы, площадки для упражнений, аллеи прилегающих к ним садов – были обставлены статуями Аполлона, Гермеса, Геракла, знаменитых философов далекой древности и тех почетных граждан города, которые в качестве гимнасиархов вложили свои средства в дело благоустройства гимнасия. В этих же гимнасиях устраивались торжественные усыпальницы для умерших гимнасиархов. В частности, до нашего времени сохранились в хорошем состоянии развалины гимнасия в Приенне (ионийский город на западном берегу Карий). От этого гимнасия уцелел зал для омовений. Краны имеют форму львиных голов, из которых вода льется в каменные тазы.

Подобные же остатки мы имеем в Пергаме (9).

В помещениях многих эллинистических гимнасиев в последние годы найдены мраморные доски со списками учащихся и о указанием, кто именно из них одержал победы в агонах, которым в практике эллинистических гимнасиев придавалось громадное значение. Наряду с этим указываются и самые предметы соревнований, что дает возможность установить, какие именно предметы изучались в эллинистических гимнасиях. Среди этих предметов упоминаются: декламация, игра на цитре, кифаре, пение под аккомпанемент последней, арифметика, разные виды гимнастических упражнений.

Победы в агонах достигались в результате публичного выступления учеников гимнасиев, главным образом в театре в присутствии многочисленных зрителей. Такие выступления обычно связывались с тем или другим местным праздником, к которому одновременно шла подготовка нового драматического представления, о чем знало и чем интересовалось все свободное население города.

Число праздничных дней, на которые учащихся освобождали от занятий, было вообще очень значительно: множество документальных данных свидетельствует о том, что на празднества смотрели как на средства классового и патриотического воспитания. Календарь школьных праздников с острова Косе насчитывает в течение одного месяца двенадцать праздников.

В соответствии с этим учащиеся во время подобных праздников должны были посещать общественное богослужение и содействовать его благолепию хоровым пением. Такой, например, закон действовал на острове Аморгосе, согласно которому в одном из вновь учреждаемых общественных празднеств должны были принимать участие все учащиеся, начиная от школы грамоты и кончая Эфебией. Ответственность за выполнение этого постановления возлагалась на гимнасиарха. Обыкновенно гимнасии помещались по соседству с храмом и несли имя того божества, которому был посвящен самый храм. Важно также отметить, что, как следует, между прочим, и из Милетской надписи (по отношению к школам начального типа), жрецы принимали активное участие в выборах педотрибов и учителей.

Важным средством для достижения тех же патриотически религиозных целей служили также устраиваемые периодически школьные экскурсии на места, наиболее прославленные в греческой истории: Марафонское поле, Саламин и т. д.

Что касается Эфебии эллинистических городов, то ее формы организации во многих отношениях совпадают с тем, что было сказано выше относительно афинской Эфебии соответствующего периода, причем мы можем отметить ее наличие в целом ряде городов не только Эллады, но и Сирии и Малой Азии.

Подобно афинским эфебам, эфебы новых эллинистических центров объединены в самоуправляющиеся корпорации, которые нередко бывали нескольких «степеней» (самоуправляющаяся единица объединяла несколько автономных единиц).

Весьма часто эфебское самоуправление было тесно связано с соответствующими организациями того или иного гимнасия. Так, в Пергаме существовал «совет и демос молодежи».

Существенно отметить, что окончание Эфебии во многих случаях вовсе не означало прекращения связи между ее сочленами одного года. Объединение эфебов в таких случаях переходило в новое объединение «Молодых» (οι νεοι) в виде «свободного союза», уже не связанного внешними рамками. В таком союзе можно было оставаться членом до тридцати лет. Иногда «Молодые» имеют свои особые помещения и на устройство этих помещений в некоторых случаях распространяется также частная благотворительность (например в Пергаме).

Подводя итоги эллинистической образовательной системе, важно подчеркнуть ее относительное единство в большинстве важнейших центров эллинистического мира — следствие взаимной близости экономических и классовых отношений в этих центрах.

Сообразно этому, для занятия той или иной должности, видного общественного положения и т. д. в одном из уголков Эллинистического мира, уже далеко не является достаточным принадлежность к господствующему классу и личное богатство. К этому присоединяются все растущие образовательные требования. Во многих городах велись списки граждан, имеющих «законченное образование», и в этом случае только принадлежность к этому списку давала право на ту или иную общественную должность.

Охарактеризованная выше школьная система господствующих классов в эллинистических центрах была той основой, на которой строилась «эллинистическая образованность». Захватывая только верхушки господствующих классов, эта «образованность» была пышным растением, лишенным, однако, надежных корней и выросшим отчасти в очагах старой древневосточной культуры, а отчасти в новых местах, по соседству с ними.

В данном случае мы должны остановить свое внимание на двух важных центрах этой образованности: Пергаме (главном городе Мизии на северо-западе Малой Азии) и Александрии (в дельте Нила).

Образовательная практика в Пергаме. Если, говоря о Пергаме, трудно указать созданные в нем какие-либо значительные литературные произведения, если его ваяние при всем своем внешнем блеске отличается значительною поверхностностью, если созданная в нем школа красноречия, основателем которой был Гегедий, и уступает значительно аттическим образцам, однако, все это вместе взятое дает картину значительного культурного оживления, хотя и провинциального.

Внешним знаком включения Пергама в число эллинских центров, достойных старой Эллады, было помещение на Афинском Акрополе четырех скульптурных групп, присланных Атталом I, принявшим титул «царя», в которых былой победе афинян над персами был противопоставлен недавний разгром пергамцами галлов.

При сыне Аттала – Эвмене II (первая половина IIв. до н. э.) – была создана знаменитая библиотека, состоявшая из 200 000 рукописей.

На почве создания библиотек между пергамскими и египетскими царями (о которых далее будет речь) возникла своеобразная «конкуренция», в итоге которой последние запретили вывоз папируса, главного материала для письма, из Египта.

В связи с этим в Пергаме был использован другой материал для письма, употреблявшийся издавна у персов и позже в Греции, а именно – обработанная соответствующим образом кожа (овечья, козья).

Обработка этого материала была усовершенствована в Пергаме, и тогда в полной мере обнаружились его достоинства (возможность письма с двух сторон листа, легкая смываемость старого текста и т. д.), в результате чего он постепенно – уже под именем «пергамента» – завоевал общее признание и вытеснил папирус. Последний в средние века уже не употреблялся как материал для письма.

При Пергамской библиотеке были собраны обширные коллекции предметов искусства. Столица украсилась рядом пышных зданий, колоннады которых здесь впервые в истории искусства получили название «базилик», т. е. царских.

Тогда же был создан и знаменитый храм-алтарь Зевса.

Интересно указать, что при библиотеке была основана известная грамматическая школа, во главе которой стоял Кратес Маллосский, о котором ранее уже упоминалось.

Кроме этой школы, в Пергаме существовал обширный гимнасий (с мужским и женским отделениями), хорошо устроенная Эфебия и организация «Неоев», т. е., как указывалось выше, молодежи, уже прошедшей Эфебию.

Э. Цибарт – автор того исключительно ценного исследования по эллинистической педагогике, на которое уже были ссылки в этой работе, в одном из своих сочинений, вышедшем и на русском языке в 1916 г. под названием «Культурная жизнь древнегреческих городов», дает очень яркую картину современного положения пергамских развалин – остатков школ былой пышной столицы (стр. 47–50):

«Оставим нижний рынок и вернемся еще раз на главную улицу. После нескольких минут восхождения мы очутимся непосредственно у высоких башен средневековой крепостной стены, перед монументальным городским фонтаном императорской эпохи о его великолепным бассейном в 21 метр длины и 3,15 метра ширины. К нему подходили спереди и доставали воду через каменную ограду. Сохранившиеся два камня имеют еще полукруглые углубления, которые образовались при вытаскивании наполненных водой амфор. Над фонтаном подымалась крыша, которую поддерживали 12 круглых колони и много полуколонн. Фонтан расположен был в очень удачном месте, потому что непосредственно близ него находился вход в школы Пергама – три друг над другом расположенные террасы, на которых происходило все обучение молодых пергамцев.

Войдя в круглый портик, мы увидим налево вход на нижнюю террасу, а справа – лестницу, ведущую на среднюю террасу и представлявшую прекрасный образец покрытой сводом греческой витой лестницы. По ней, следовательно, ежедневно поднималась наверх пергамская молодежь, и мы последуем за ней, чтобы заглянуть в школьные помещения. Прежде всего мы попадаем в гимнасий мальчиков... Это большая треугольная площадка, разделенная поперечной стеной на две части. Мы не должны ожидать, что найдем здесь много классных комнат: ведь учение большею частью происходило на открытом воздухе. К тому же южная часть этой террасы обвалилась вследствие сильного разрушения ее опорных стен. Северная часть, однако, лучше сохранилась. Здесь, в скалистой стене, можно еще различить одиннадцать ниш. В них стояли скамьи для отдыха в тени во время перерывов. Об украшении ниш обычно заботились сами школьники, что видно еще и теперь в двенадцатой нише. В ней стояла мраморная стэла больше двух метров вышины со списком 178 мальчиков, которые, по случаю их перехода в класс эфебов, принесли присягу царевичу Атталу, сыну царя Эвмена II, вероятно, потому что он воспитывался вместе с ними. Справа и слева стэлы, повидимому, стояли в сохранившихся еще гнездах две бронзовые статуи.

Гордо, должно быть, прошли на следующий день эти 178 абитуриентов 147/6 года мимо входа низшего гимнасия, подымаясь по витой лестнице на террасу эфебов. Здесь все кажется просторнее и красивее устроенным, да и дошло до нас в гораздо лучшей сохранности. Терраса тянется на 150 метров в длину и 36 метров в ширину. На севере ее замыкает большой портик, позади которого поднимается сохранившаяся в вышину на 10 метров крепкая опорная стена верхней террасы. К портику примыкают с боков сделанные в скалах комнаты и ниши, служившие отчасти целям культа. Посреди террасы стоит маленький коринфский храм, который, вероятно, был посвящен одному из гимнасических богов, Гермесу или Гераклу, так как уроки закона божьего проходили в греческом гимнасий всегда практически, путем посещения храма и жертвоприношения богам, покровителям юношества.

И здесь раскопки еще не окончены так же, как и в высшей ступени гимнасия, на третьей террасе. По обилию и великолепию своих помещений она является большим просторным, самостоятельным учреждением.

Здесь, у неоев нет ни в чем недостатка – ни в комфортабельной бане с мраморными ваннами, ни в громаднейшей театроподобной аудитории. Даже подвальные помещения приспособлены для устройства подвального стадиона, места упражнения в беге» (10).

Вслед за этим описанием Цибарт подвергает подробному анализу некоторые из тех многочисленных надписей, которые дошли до нас на развалинах пергамских школ, и, исходя из надписей, дает ряд ярких картин жизни привилегированной пергамской молодежи.

На основе этих картин мы видим, какие широкие мероприятия применяла пергамская плутократия в целях укрепления своего влияния над молодым поколением и воспитания его в духе преданности существующему режиму, пергамским властям, а позже в ту эпоху, когда Пергам был подчинен Риму, и римскому правительству.

Так, некий Диодор (эпохи царя Аттала III, 138–133 гг.) по случаю открытия памятника членам царской фамилии устроил для знатной пергамской молодежи состязания в беге и в умении владеть оружием. Победителям он раздавал богатые награды.

Пергамская школьная молодежь, следуя греческим обычаям объединяться в корпорации и союзы, сама создавала подобные же организации, охватывающие замкнутые круги этой молодежи.

Для того чтобы дать понятие о подобных организациях, достаточно вспомнить одну из них, имевшую название «Певцы императора [подразумевается Августа] и богини Ромы».

Уже из названия организации явствует и время ее возникновения (I в. н. э.) и цели, ею преследуемые: связать знатную молодежь далекого эллинистического центра с новыми владыками мира – и богами и людьми.

«Певцы» ежемесячно справляли культовой праздник, в котором пение славословных гимнов занимало весьма почетное место. Подобные же организации существовали не только у учеников пергамских школ, но отдельно и у учениц. Последние составляли со своими учителями своеобразную корпоративную организацию, одною из задач которой было присуждать лучшим учителям похвальные отзывы и почетные венки.

Ухаживания и раболепствования пергамской плутократии перед римскими властями не повлекли за собой укрепления положения Пергама. Его судьба является яркой иллюстрацией к сказанному ранее о непрочности эллинистических центров: превращенный в конце II в. до н. э. в римскую провинцию, этот город окончательно захирел в византийские времена.

Александрийская «школа». Несравненно большее значение, чем Пергам, в истории эллинской образованности имеет Александрия.

Египетские Птоломеи проявили еще большее усердие, насаждая в своей столице эллинскую образованность, чем пергамские цари. Но то обстоятельство, что их государство не было даже организованным господством плутократии (наподобие Афин того времени), а являлось просто военной деспотией, в истории которой многочисленны примеры самого грубого насилия и ничем не прикрытого произвола, налагало тяжкий гнет на всякое проявление свободной мысли в Александрии — гораздо более ощутительный, чем соответствующее преследование свободной мысли в Афинах.

В результате этих исторических условий все многообразие александрийской образованности приняло особые формы, отличные от тех, которые в то время господствовали в Афинах.

Сохранив для низшего и среднего образования формы, типичные для всего эллинистического мира данной эпохи, египетские самодержцы все свое внимание сосредоточили на высшем образовании.

Стремясь к единству этого высшего образования, чтобы тем самым легче установить свое непосредственное влияние на него, уже первый Птолемей, один из полководцев Александра, положил основание «Мусейона», т. е. учреждению, находящемуся под совокупным покровительством всех муз, своего рода академии наук, долженствующей прославить, по мысли учредителя, Александрию и ее царей. Первоначально Мусейон являлся только научно-исследовательской организацией. Вполне понятно, однако, что в него стала рано стремиться та лучшая часть знатной и богатой молодежи, которая не могла всецело удовлетвориться бурным прожиганием жизни, характерным для александрийской знати.

Постепенно Мусейон, продолжая сохранять особенности ученого учреждения, должен был расширить свои функции, превратившись также в своего рода высшую школу.

Широким развитием своей деятельности Мусейон был в значительной мере обязан основанной при нем библиотеке. Если мы припомним сказанное ранее о ценности книг в древности и примем во внимание, что уже в 250 г. до н. э. число рукописей в ней доходило до 500 000, то нам станет понятной вся значительность этого учреждения, при котором, благодаря научной работе, уцелели до нашего времени многие оригиналы греческих классиков. Эта грандиозная библиотека наряду с Мусейоном сохранила свое значение на много столетий.

По своему устройству Мусейон являлся чисто бюрократической организацией.

Во главе его стоял начальник, назначавшийся из числа жрецов царем. Все сотрудники Мусейона состояли на государственном иждивении. Тлетворное влияние абсолютизма отразилось на Мусейоне также в том отношении, что о первых же дней его существования ему был чужд дух даже относительно свободного исследования в области религии и философии. По соседству с царским дворцом гораздо безопаснее было разрабатывать те или иные частные вопросы, чем заглядывать в область общих теоретических проблем, странствование по которым могло бы показаться подозрительным «охранителям устоев».

В философии господствует эклектизм на основе не только разнообразных течений греческой философской мысли, но также и восточной. По этому пути, между прочим, шли александрийские новоплатоники.

В несколько лучшем положении было изучение вопросов истории литературы и лингвистики, и в этой области достижения александрийской научной мысли заслуживают внимания и специального изучения. В нашей работе, преследующей свои ограниченные цели, представляется возможным остановиться лишь на одном представителе этой области знаний, а именно – на ученом II в. до н. э. Аристархе Александрийском, заведывавшем на протяжении многих лет александрийскою библиотекой, написавшем в течение этого времени множество ученых исследований и давшем тщательно проверенный полный текст Гомера. Все эти работы проводились не только самим Аристархом, но также и множеством его учеников, число которых доходило до сорока и которые образовывали вместе со своим руководителем нечто, вроде научно-исследовательского института.

Но еще большее значение, чем работы в области литературы и лингвистики, имеет громадное поступательное движение александрийской образованности по таким дисциплинам, как медицина, естествоведение и в особенности математика: в этих областях деятельность Мусейона как бы подвела итоги напряженной работе греческой мысли всего предшествующего времени.

Синтетическая дотоле медицина распалась в Александрии на свои составные части: диэтику (науку о питании), фармакологию (науку о лекарствах) и хирургию.

Среди выдающихся имен александрийских врачей III в. до н. э., имевших многих учеников и образовавших целые медицинские «школы», боровшиеся между собой, можно назвать Герофила и Эразистрата. Наряду с ними работал и ряд других знаменитостей.

Если представляется затруднительным назвать первоклассные научные труды по вопросам естествоведения в узком смысле слова, созданные в Александрии, то, во всяком случае, там на протяжении столетий развивалась важная систематизаторская и организационная работа в этой области (постоянные выставки, зоологический музей и зверинец и т. д.), а также был написан ряд трудов компилятивно-описательного характера по сельскому хозяйству, зоологии, птицеводству и т. д. Большие успехи были достигнуты в географии («Землеописание» Эратосфена из Кирены, III в. до н. э.) и особенно в астрономии. Крупные заслуги в этой области принадлежат уже Гиппарху, жившему и работавшему во II в. до н. э. (определение солнечного года, подсчет неподвижных звезд и т. д.). Однако и его и своих непосредственных предшественников (Теона и др.) затмил крупнейший универсальный ученый Птоломей Клавдий (II в. н. э.), который не может не занять соответствующего места и в истории педагогики, поскольку его основные труды преследовали не только специально научные, но и прежде всего учебные цели. И, действительно, нам известно, что эти труды стали на протяжении веков основным пособием по астрономии и географии в Александрийской школе, а оттуда перешли в средневековую Европу. Здесь достаточно указать, что основной труд Птоломея «Великое собрание» (Mεγαλη συνταξις) в 13 книгах дает ту картину мироздания, которая сохранила свое значение в течение многих столетий. Изучение этого труда в Александрийскую эпоху означало достижение вершин возможной мудрости, откуда и ее позднее название «Великой (большой) книги». При этом образовательный путь начинался с изучения «Начал» Эвклида (о них см. далее) и продолжался на основе изучения ряда работ разных авторов по астрономии, образующих единый свод в 13 книгах, известный позже у арабов под названием «Средней книги».

Как ни велики заслуги Александрийской школы в области медицины и астрономии, они, может быть, затмеваются теми громадными успехами математических дисциплин, которые делают Александрию главным центром «математической культуры» на протяжении многих столетий.

И здесь, конечно, как и в других областях знания, своими успехами Александрийская математика обязана прежде всего всестороннему использованию предшествующего наследия. Это наследие идет прежде всего условно от пифагорейцев, которым охотно приписывали в древности полученные из глубины веков математические достижения. Многое привнесла в Александрийскую школу и Платоновская Академия. Были, конечно, всесторонне использованы и местные египетские математические традиции.

Сложную работу в области математики, проводимую в Александрии, отнюдь нельзя рассматривать как изолированную работу отдельных ученых. Наоборот, борьба за «математическую культуру» стояла в центре не только ученой, но и учебной жизни Александрийского мусейона. Очень важно подчеркнуть, что именно на данном историческом этапе в области математики не проводилось грани между школьною практикой и научными изысканиями. Последние немедленно вводились в первую. Этим и объясняется то, что величайшие научные математические трактаты эпохи были одновременно задуманы и как школьные пособия, которые должны были своей стройностью, последовательностью и ясностью изложения удовлетворять чисто педагогическим требованиям.

Наиболее совершенное разрешение этой сложной задачи дают нам, конечно, пять работ Эвклида (начало III в. до н. э.). Великий александрийский математик вел большую педагогическую работу в своем родном городе. На свои научные труды, открывавшие широкие перспективы перед еще молодою наукою и построенные столь блестяще в методическом отношении, что они ( и это единственный пример в истории педагогики) являются и в настоящее время школьными пособиями (в Англии), — он смотрел прежде всего как на учебники для своих многочисленных учеников.

«Начала» (Στοιχεια) Эвклида, положившие основу современной геометрии, могут и в наше время служить до некоторой степени образцом того, как нужно строить книгу по математике, преследующую одновременно научные и учебные цели.

Исследование делится на 13 частей. Изложение каждой части Эвклид начинает с анализа применяемой в этой части технической терминологии и определений, на которых строится дальнейшее изложение. Первая книга начинается рядом аксиом, которые и являются базой всего дальнейшего изложения. Это изложение в общем производит впечатление строго законченного и замкнутого единства, в котором органически слились достижения пифагорейской и платоновской математики.

То, что нами сказано об Эвклиде, отчасти приложимо и к другому великому александрийскому математику Аполлонию Пергамскому, жившему во второй половине III в. до н. э. Его главное сочинение о конических сечениях, открывшее новые пути в области изучения этой части математики, представляет собой переработку того материала, который Аполлоний изучал со своими учениками. Это сочинение на протяжении двух тысяч лет являлось одним из важных пособий при изучении данной части геометрии. Впрочем, характер изложения Аполлония резко отличается от Эвклида: оно очень громоздко и растянуто, что, конечно, отчасти объясняется современным уровнем развития той области математики, которую разрабатывал Аполлоний.

Деятельность Аполлония перебрасывает мост от Александрии к Пергаму. Именно в последнем протекала часть педагогической работы Аполлония, и в этом городе он сохранял дружеские связи, как о том свидетельствуют, между прочим, посвящения к его работам.

Достижения александрийской математики проложили себе пути и на далекий Запад, в Сицилию, где в III в. до н. э. широкую известность получил Архимед, который хотя и был уроженцем Сиракуз, но, проживши долгое время в Александрии, глубоко воспринял достижения александрийской математики и притом не в господствующем там чисто теоретическом, а в подчиненном, более практическом направлении. Усвоение великого математического наследства, завещанного эпохой расцвета александрийской образованности, продолжалось в Александрии до времен римского владычества и также было неразрывно связано с практикой высшего образования. Это прежде всего доказывает деятельность разностороннего ученого Герона, время жизни которого можно только приблизительно определить началом нашей эры. Его математические работы, в которых он стремится развить и углубить ряд выводов, данных Эвклидом в «Началах», — без всякого сомнения возникли в результате преподавательской деятельности. Это же можно сказать и о современнике Герона, известном математике Менелае, составившем превосходный учебник по вопросам сферической геометрии. Данные традиции продолжали в III в. математики Папп и Диофант, а в IV – Теон. В задачи первого входило – дать такую математическую энциклопедию, которая, с одной стороны, охватывала бы все достижения современной ему математики, а с другой, – являлась бы исчерпывающим курсом для изучения математических наук, к которому могли бы приступить и вовсе неискушенные в математике. Труд Паппа. так называемое «Собрание» (Συναγωγη), состоял из восьми книг, из которых до нашего времени не дошли первая и начало второй.

Помимо этого многообъемлющего труда Папп специально комментировал Эвклида и содействовал распространению его «Начал» и «Данных» в своей обработке, опять-таки предназначенной для учебных целей.

Подобную же цель преследовал и Диофант, давший в 13 книгах (до нас дошло 6) своей «Арифметики» всю сумму достижений своего времени в области той дисциплины, которая точно соответствовала названию его труда, но в то же время пролагавший пути развития и новой дисциплины — алгебры, прежде всего, в области решения уравнений различных степеней включительно до четвертой. Традиции Паппа и Диофанта в IV в. продолжали Теон и его дочь Гипатия. Первый переработал с учебными целями «Явления» и «Оптику», Эвклида, последняя – «Арифметику» Диофанта и исследование о конических сечениях Аполлония. Эти математические изыскания продолжались в Александрии, постепенно угасая, и в V–VII вв.

Из всего сказанного следует, что история александрийской образованности охватывает целое тысячелетие, которое может быть разделено на два периода – до начала нашей эры и до разгрома Александрии арабами в 642 г. Если первый период характеризуется пышным расцветом александрийской образованности, то второй является, наоборот, временем ее медленного угасания и борьбы с зарождающимся христианством. В этих условиях в Александрии возникает знаменитая христианская школа, ставящая своей задачей быть мостом между язычеством и христианством.

Только в III в. римский император Каракалла уничтожил привилегии Мусейона и прекратил выдачи работавшим в нем ученым. Библиотека подверглась многократным пожарам и разрушениям, начиная с середины I в. до н. э.

В 273 г. она была опустошена во время подавления народного восстания. В 389 или в 391 г. фанатически настроенные христианские толпы разрушили тот храм Сераписа, в котором она помещалась.

Арабское завоевание Александрии повело к полному уничтожению библиотеки.

Подробный анализ этих важных историко-педагогических фактов, о которых кое-что будет сказано в конце данной книги, находится уже вне плана последней.

Примечания
1    Среди родосских школ особенною известностью пользовалась философская школа стоического направления, среди руководителей которой в половине I в. до н. э. почетное место занимает философ-стоик Посидоний (135–50). Несмотря на свою колоссальную эрудицию (вспомним, например, его грандиозный труд «Всеобщая История» в 52 книгах и т. д.), он в области чисто философских исканий носит на себе все типичные черты эпигонства, колеблясь в своих симпатиях между Платоном и Аристотелем, сохраняя в то же время «верность» стоицизму. Та классификация искусств, составление которой ему приписывает Сенека (последний различает четыре рода искусств: «народные, или ремесла, декоративные, образовательные и свободные», Письмо XXXVIII к Люцилию), отнюдь не свидетельствует об отчетливости его воззрений в данном вопросе. Крупные заслуги Посидония в области астрономии не могут в данном случае быть предметом особого рассмотрения.
2    Греческий текст этих постановлений дает E. Ziebarth в своей книге «Aus dem griechischen Schulwesen», изд. 2-е, 1914, стр. 2–8 и 56. В дальнейшем использован перевод Б. Варнеке, Н. с., стр. 25. В переводе милетского документа Б. Варнеке допускает серьезную ошибку, переводя слово παιδοτριβης словом «воспитатель». Педотрибы отнюдь не являлись «воспитателями», но только преподавателями гимнастики. Мы оставили в русском тексте это слово непереведенным, как получившее в нашей на учной литературе право гражданства.
3    В греческом тексте в данном случае (как и в последующих, где речь идет о «членах комиссии по народному образованию») – педонимы (παιδονομοι)
4    В греческом тексте «гимнасиарх» (γυμνασιαρχος) .
5    Платон, Законы, 767, c-d.
6    Проф. Г. Ф. Церетелли, Памятники греческой письменности из Египта, СПБ 1909.
7    Ф. Зелинский, Геронд и его сценки, «Филологическое обозрение», т. II, кн. I, 1892.
8    Марк Витрувий Поллион, Об архитектуре, кн. V, гл. XI, 1–4, Соцэкгиз, 1936.
9    Павсаний («Описание Эллады», VI) дает ряд описаний различных гимнасиев в разных городах.
Так, мы читаем (VI–21): «В Олимпийском гимнасие афинянин Ирод поставил взамен старых новые статуи Коры и Деметры из Пантелийского мрамора. В гимнасие упражняются в пятиборье и беге. Там под открытым небом построена каменная терраса, на которой прежде стоял памятник победы над аркадянами. Влево от входа в гимнасий есть небольшая площадь, где атлеты упражняются в борьбе. К стенам восточной колоннады гимнасия примыкают жилища атлетов, обращенные на юго-запад».
Несколько далее (§ 23) Павсаний сообщает:
«В Илиде замечателен древний гимнасий и приготовление в нем атлетов к олимпийским играм. За стеной гимнасия в разных направлениях растут высокие платаны, и вся эта площадь называется Кситом, потому что Геркулес, сын Амфитриона, здесь каждый день должен был выщипывать вырастающий аканф (ξυστος – выскобленный, выглаженный – Г. Ж.). Одна часть площади назначена для состязания в беге и называется туземцами священной; другая – для упражнения в беге и пятиборье. В гимнасие есть так называемый плефрий, где елланодики (т. е. судьи на играх – Г. Ж.). заставляют бороться однолетних или отличившихся в упражнениях. Есть там и жертвенники богов. За большим есть другой, меньший гимнастический двор, называемый по виду четырехугольником. Здесь атлеты упражняются в борьбе и затем мягкими ремнями в кулачном бою... Есть еще третий гимнастический двор, названный по мягкости почвы «малфо».
В том же гимнасие находится совещательная палатка, где свободно произносят речи и читают сочинения... Кругом палатки висят щиты, но только для упражнения, а не для употребления на войне».
10    Любопытные данные, посвященные культуре эллинистических городов, дополняющие то, что дает по данному вопросу Цибарт, сообщает автор известных альбомов по древней истории Г. Лямер в своих путевых воспоминаниях: «Пергам, Приенна, Пальмира». Относительно пергамского гимнасия Лямер, между прочим, пишет: «Новейшие раскопки в Пергаме открыли в гимнасие зал, в котором места расположены друг над другом в виде амфитеатра. Это никакого отношения к гимнастике иметь не могло; напротив, мы должны тут видеть учебную комнату, устройство которой давало слушателям возможность лучше видеть и слышать учителя. Некоторые, сообразно условиям современным, принимают эту комнату за физический кабинет. Думаю, что не сделаю ошибки, если скажу, что это был зал для риторических упражнений» («Гермес» № 17).

История античной педагогики

Эпоха эллинизма

Эпоха эллинизма

Теория и практика просвещения в Афинах эпохи эллинизма

Культурные достижения и образовательная практика в новых центрах эллинистического мира